Мама нечасто бывает у нас в гостях. Говорит, что ей неуютно в нашей гостиной, где все стены зеркальные и отражения расходятся в разные стороны. Для Дилипа эти зеркальные стены решили дело, когда он подыскивал себе квартиру. Они означали, что он достиг того уровня, когда можно позволить себе капризы, и ознаменовали собой кульминацию его фантазий, связанных с зеркалами и порнофильмами. Для моей мамы зеркальная комната представляется слишком живой: каждое тело и каждый предмет воспроизводятся в четырех отражениях, и отражение каждого отражения умножается до бесконечности. Мама садится за стол, ее ступни нервно подергиваются, прячутся друг за друга, как мыши, спасающиеся от полуденной жары. Я сама привыкла к зеркалам и начала полагаться на них, когда мы с Дилипом ссоримся, потому что смотреть на орущие отражения — все равно что смотреть телевизор.
— Как у вас самочувствие, мама? — спрашивает Дилип.
Он называет мою маму мамой, как и свою. Поначалу меня это напрягало, но Дилипу так проще: называть двух женщин мамой и два места — домом.
Общаясь с Дилипом, мама старается говорить по-английски с американским акцентом. Она думает, что иначе он ее не поймет, и, если он пробует говорить на хинди, она все равно отвечает ему по-английски. Мама старается копировать его протяжные среднезападные гласные и долгие паузы, предполагающие, что весь мир подождет, пока он соизволит закончить фразу.
— Скажу честно, после первого визита к врачу я начала бояться худшего. Даже строила планы, как покончить с собой. Спроси у нее, она подтвердит. Извини, милый. Не хочу портить тебе обед. Сначала поешь, а потом побеседуем. Как тебе амти? Надеюсь, не слишком остро? Так вот, отвечая на твой вопрос… Сначала я испугалась, но теперь успокоилась. По-моему, я ничем не больна. Я хорошо себя чувствую.
Дилип кивает и смотрит в зеркало прямо перед собой.
— Очень рад это слышать.
— Мама, врач говорит, что ты все забываешь.
— УЗИ не показало никаких отклонений.
— УЗИ может не показать никаких отклонений, даже если…
— Почему ты так настойчиво утверждаешь, что я больна? — Мама держит в руке кусочек сырого лука. Пока она говорит, лук падает обратно на тарелку.
— Ты действительно все забываешь. Забываешь, как делаются элементарные вещи. Как звонить по мобильному телефону, как платить за электричество…
— Да я никогда и не знала, как платить за электричество. Все мозги завернутся, пока разберешься с этим интернет-банком.
Я кладу руки на стол. Врачу она этого не говорила.
— И ты просила меня позвонить Кали Мате. Позвонить человеку, который умер десять лет назад.
— Семь лет, — говорит мама и обращается к Дилипу: — Видишь, как она врет?
Дилип смотрит то на меня, то на маму. Когда он хмурится, у него на виске проступает шрам от старой травмы, полученной в лакроссном матче.
— Я не вру.
— Врешь. Вечно врешь. Ты у нас профессиональная лгунья.
После обеда мы отвозим маму домой, и на обратном пути Дилип что-то тихонечко напевает себе под нос. Я не могу разобрать мелодию и поэтому решаю его прервать:
— Вот зачем она так говорит?
Он секунду молчит, а потом отвечает:
— Может быть, она не верит в свою болезнь.
— Ей придется поверить.
— Ты не врач.
Мне обидно, что он ни капельки не доверяет моим суждениям.
— Я и не говорю, что я врач. А врач как раз говорит, что она больна.
— Он вроде бы говорил, что у нее мозг молодой женщины, или я что-то путаю?
— Но она все забывает. Важные вещи.
— Важные для кого? Может быть, она хочет забыть. Может быть, ей не хочется помнить, что ее подруга мертва.
— Как бы там ни было, она все забывает.
Мой пронзительный голос режет слух даже мне.
— Деменция и сознательное желание забыть — это разные вещи, Антара.
— Это уже полный бред. Почему бы ей вдруг захотелось забыть меня?
Дилип делает глубокий вдох и качает головой:
— Ты художник, ты должна быть открыта для самых разных возможностей.
— Она назвала меня лгуньей.
— Разве твое искусство как раз не об этом? О том, что нельзя доверять никому?
Он сидит с кислым лицом. Явно разочарованный. Я пытаюсь скопировать его выражение, но чувствую, что ничего не выходит. Поэтому я грызу ноготь на среднем пальце. Вернее, кутикулу вокруг ногтя. Дилип берет мою руку и опускает ее вниз.
Мое искусство — не погружение в ложь. Это сбор данных, накопление информации, выявление несоответствий. Мое искусство — поиск той точки, где перестают действовать закономерности.