Дрейсигер. Где живут его родные?
Старый Баумерт. Там, у нас, в Кашбахе, г[оспо-ди]н Дрейсигер. Он ходит играть музыку. А днем он си-дит за станком. У них девять человек детей, а скоро бу-дет и десятый.
Ткачи и ткачихи. Этим людям больно плохо при-ходится.— В их жилье даже дождь сквозь крышу капа-ет.— На девять человек ребят у них всего две рубашки.
Старый Баумерт (дотрагивается до малъчика). Эй, детка, что с тобой? Проснись, посмотри па мсіія!
Дрейсигер. Помогите-ка! Давайте подтшмем его. Какое безрассудство посилать такого слабого ребенка в такой далекий путь! Принесите-ка немпого воды, Пфей-фер.
Ткачиха (помогающая поднять ребенка). Ты смот-ри не помри! Вот-то будет штука.
Дрейсигер. Или коньяку, Пфейфер. Лучше коньяку.
Б екер. (Он всеми забытый стоял до этого времени и наблюдал). Дайте ему что-нибудь поесть, тогда он живо придет в себя. (Уходит.)
Дрейсигер. Этот шелопай хорошо не кончит. Возь-мите мальчика под руки, Нейман. Тихонько, тихонько... так... так... Снесите его в мою комнату. Что вы, Нейман?
Нейман. Он что-то сказал, г[осподи]н Дрейсигер. Он шевелит губами.
Дрейсигер. Что тебе надо, дитя?
Мальчик (шепчет). Есть хочется...
Дрейсигер (бледнеет). Нельзя понять, что он бор-мочет.
Ткачиха. Кажись, он сказал...
Дрейсигер. Ну, мы увидим. Только пе задерживай-те нас. Я его положу у себя на дивапе, посмотрим, что скажет доктор.
Дрейсигер, Нейман и ткачиха несут мальчика в контору. Среди ткачей движение вроде того, которое бывает у школьников, когда учитель выходит из класса. Кто потягивается, кто шепчется, кто переступает с ноги на ногу; через несколько секунд слышится всеобщий громкий говор.
Старый Баумерт. А ведь миє думается, что Бе-кер прав!
Некоторые ткачи и ткачихи. Разумеется, прав.— У нас это не новость, что человек умирает с голоду.— Ох, что-то будет зимой, если нас не перестанут прижимать.— А насчет картофеля в этом году совсем де-ла плохи.
Старый Баумерт. Уж умнее всего сделал ткач Нентвиг — засунул голову в петлю да и повесился иа том же станке. Не хочешь ли табачку? Я был в Нейроде, там у меня зять на табачной фабрике работает. Он мне и насыпал немножко. Что это ты несешь в узелке?
Старый ткач. Это у меня горсточка перловой круши. Передо мной ехала телега мельника из Ульбриха; в одном мешке была дыра... Уж как я ей обрадовался!
Старый Баумерт. В Петерсвальде 22 мельницы, а нам все-таки ничего не перепадает.
Старый ткач. Чего вешать нос-то? Судьба что-нибудь да пошлет. Как-нибудь да пробьемся!
Ткач Г е й б е р. Говорят, когда человека разбирает голод, надо молиться 14-ти заступникам, а то взять в рот камень и сосать его — это помогает.
Дрейсигер, Пфейфер и кассир возвращаются.
Дрейсигер. Ничего особенного. Мальчик теперь совсем пришел в себя. (Взволнованно и пыхтя ходит взад и вперед.) Все-таки это бессовестно. Такое дитя — что твоя травинка: по дул ветер, и она согнулась. Просто не-понятно, как ато люди... как это родители могут быть так неблагоразумны: навыочивают на ребенка два куска нан-ки и заставляют его нести их 10 верст. Даже трудно по-верить. Просто-напросто надо сделать распоряжение, чтобы от детей товара впредь не принимали. (Некоторое время молча ходит взад и вперед.) Во всяком случае я на-стоятельно желаю, чтобы подобных вещей больше не повторялось. И кто в конце концов в ответе? Конечно, МЫ, фабриканти. Мы во всем виноваты. Если такой жалкий ребенок в зимнее время застрянет в снегу и заснет, сей-час же является какой-нибудь досужий писака — и через два дня страшпая история пошла гулять по всем газетам. А отец? А родители, которые посылают такого ребенка... сохрани бог, чем же они виноваты? Все с фабриканта спрашивается, фабрикант — какое-то козлище отпущения. Ткача вечно гладят по головке, а фабриканта вечно ру-гают: он-де человек бессердечный, опасный плут, кото-рого каждая порядочная собака должна хватать за икры. Фабрикант живет среди роскоши и удовольствий, а бед-ным ткачам платит «нищенскую плату». И знать ведь нѳ хотят, что у такого человека масса работы и бессонных почей, что он несет болыпой риск, который ткачам и во сне не снится, что от постоянных расчетов и подсчетов, делений, вычитаний и сложений он подчас теряет голову, что у него тысяча сомнений и волнений, что он бес-прерывно ведет, так сказать, борьбу на жизнь и на смерть с конкурентами, наконец, что у него ни одного дня не проходит без потерь и огорчений,— обо всем этом, уж конечно, молчок. И кто только не садится фабриканту на шею, кто только не высасывает из него крови, и кто не живет на его счет? Попробовали бы вы хоть денек побыть в моей шкуре — вам бы скорехонько невмоготу стало. (После паузы.) Вот хотя бы этот негодяй, этот Бекер — какие он штуки тут выкидывал! Теперь он уж наверно станет трубить по всему свету, что я настоящий зверь. И что будто я из-за каждого пустяка то и дело выбрасы-ваю рабочих на улицу. Неужто это правда? Неужто я в самом деле такой зверь?