– Представляю, но с трудом.
– Тем не менее. Дух мой ослабел в этой многолетней изматывающей войне с телом, трудно мне далее терпеть. И потерпел бы, вероятно, как мужчина и воин – да ради чего? Ведь я одинок, и долг мой перед империей и троном исполнен. За наших мы уже пили? По врозь?
– Пили. За всех разом и по отдельности, за живых и мертвых, считай сам: за Когги, за нас с тобой, за Санги, за Лагги Веселого… Ты чего? Опять?
Фодзи Гура усмехнулся, одной ладонью разглаживая гримасу на лице, а другой потирая грудь. Рыцарь Лавеги оглядел старого друга острым щупающим взглядом опытного воина – исхудал Фодзи, выглядит изможденным и сокрушенным. Тоска в глазах его – такая уже не проходит. Жизнерадостный и неутомимый весельчак Фодзи… Проклятая жизнь!
– Опять. Вот я и говорю: хвала богам, даровавших нам друзей, на которых можно опереться. Поможешь?
– Да.
– Скала с плеч! Я боялся, что начнешь жалеть и увиливать.
– Один раз умирать, а ты не из плакс, коли сказал, что у тебя на душе – нет к тому сомнения. Но… быть может… отложишь ненадолго? Подумай: весна, еще немного – и твои любимцы дадут цвет… Смотри: почки уж набухли!
– Ох, знаю. Да боюсь, Лагги, что и пора цветения не затронет душу мою, изъязвленную болезнями. Уж лучше уйти, сожалея о мечте, нежели остаться разочарованным явью.
Лавеги ухмыльнулся и одним глотком опорожнил очередную чашу.
– Ты всегда был поэт, Фодзи. Ловко сказано.
– А… какой из меня поэт? Так… просто… Значит, мы условились?
– Да.
– Тогда еще по кубку – и спать. Завтра с утречка я передам тебе все бумажные дела – их немного, а хозяйство мое ты видел… Позавтракаем, на коней – и в путь.
– За вишневые лепестки, Фодзи!
С собою в поход рыцари взяли одного слугу, подростка, чтобы присмотрел за конями, пока друзья будут подниматься на Шапку Бога.
– Именно туда, Фодзи? Или где-нибудь здесь?
– Не ленись, Лагги, обратно с горы тебе легче будет спускаться. Там, повыше, есть одно местечко, площадочка такая, с видом на окрестности и с подходом к глубоченной пропасти. Думаю, тысяча локтей отвесной глубины в ней, да еще с большущим гаком. Всю жизнь я мечтал взлететь, подобно птеру, хотя бы один-единственный раз… Уж я и к колдунам учиться ходил…
– И что колдуны?
– Да они сами не могут. Никто из смертных не умеет, даже наш Санги не летал…
Ясный весенний день вдруг обернулся хмурыми сумерками, легкие веселые облачка набухли грозой и хладом, стали темными и неповоротливыми, ударил липкий ветер, разнообразя дождевые капли мокрым снегом и градинами. Идти стало трудно, рыцарям то и дело приходилось останавливаться, чтобы перевести дух.
– А где он, Санги-то? Жив ли?
– Я ведь тебе уже отвечал вчера: никто не знает. Пропал, будто сгинул… И вот тогда я подумал, Лагги: взлечу напоследок, наслажусь свободой, никому из смертных недоступной!
– Угу. Если только до этого вихрь сей не сшибет нас с ног и не прикатит кубарем опять к подножью, к биваку.
– Не сшибет. Не так уж нам и далеко до заветной полянки – я так ее называю. Если бы нам еще погода улыбнулась – так давно бы уже на месте были, и ты бы засветло успел вернуться.
– Знаешь, Фодзи, давай не будем! Я сам о себе побеспокоюсь… И вообще у меня на душе ящер гадит. Правильно ли я поступаю, что собираюсь смотреть сложа руки, как старинный друг…
– Правильно, правильно. Забыл, как на поле боя приходилось помогать истерзанным, избавлять от мучений товарищей своих, последнюю милость оказывать?.. Вот – то же самое.
Закончились дождь и град, немного погодя сдался и снег, но того, что уже намело на горные тропы, вполне хватило, чтобы сделать дальнейший путь для обоих рыцарей медленным и мучительным. Несмотря на невероятное мужество свое, Фодзи Гура сомлел, терзаемый усталостью и болью, так что сиятельный граф Лавеги Восточный вынужден был взять его к себе на закорки, чтобы нести дальше.
– Я меч свой сниму, чтобы тебе не мешал, а ты его к себе за спину повесь, в пару к твоему… Ох, Фодзи, Фодзи, друг мой… Какой же ты стал легкий…
– Угу, только не надорвись. Погоди, секиру выброшу, она мне уже никогда… Я на тебе отдохну чуток и далее сам пойду…
– Крепче держись.
До назначенного места добрались уже затемно.
Кстати сказать, я остался незамеченным, когда они брели мимо меня, сквозь сугробы, и я решил из любопытства отложить свои пустые намерения, необязательные заботы: ну-ка, думаю, гляну – куда они идут, и чем дело закончится? Тут же развернулся и пошагал, держась как можно ближе к рыцарям, ибо вьюга прытко заметала их слова и приходилось прислушиваться. Они не замечали соседства, ибо уж если я стараюсь быть незаметным – даже Камихаю не учуять меня! Камихай восхотел полакомиться двумя усталыми путниками и напал на них, едва лишь они вышли на «полянку», но он, бедолага, еще не ведал – на кого клыки нацелил, да и откуда бы ему знать?