Устроился я в деревне вполне удобно: выспался, то есть, до самого утра обследовал боками и спиной спальное ложе в доме двоюродного брата трактирщицы: мягко, чисто; а как утром вышел на двор, умываться да бороду причесывать, так и Кавотя Пышка, углядев меня через дорогу, принялась слуг шпынять, да с завтраком суетиться. Я ей велел сотворить мне кашу, с молоком и с маслом, и обычных трактирных закусок-заедок к ней.
– Как ваша деревня называется? Подгорная?
– Да Краюшкою и зовут, господин Зиэль, потому как мы-то все у империи на самом краю приспособились жить. А про Подгорную и не слыхивали. Краюшка и Краюшка. Так и в налоговых свитках записана.
– Угу. Яйца – всмятку, вкрутую?
– Точь-в-точь угадали: вкрутую, весь пяток. Давеча дикая цераптиха повадилась вдоль деревни крутиться, тогда еще последние теплые деньки стояли, да вдруг совершенно не ко времени взяла и снесла потомство-то, снесла и в песок-то закопала, ну, прямо возле сарая, что над оврагом у опушки. А сама охотиться побежала. Ну и мы, ясен след, это дело-то заприметили, вырыли яйца, в лукошко их и в погреб, на ледник. Полный урожай – более сорока яиц, и ни одного плохого! Ни у кого до самой весны свеженьких не будет – а у нас есть!
– Хорошо. Слышь, Кавотя, а на западной стороне считают и подают не по пятку, а полудюжинами.
Кавотя смешалась, не зная, как на это правильно ответить.
– Странно. И-их, господин Зиэль, да мало ли дивного на свете, а вот у нас – так.
Беседовать с Кавотей Пышкой мне нравится. Уж не знаю, как столь простодушные бабки прорываются в трактирщицы, разве что через наследство от мужа, но – что на лице, как говорится, то и за пазухой. И характер не вредный: из всех сплетен, что она мне настрекотала – редко для кого порочащие слова у нее нашлись, со всеми-то она в хороших…
Завтракал я долго, Кавотю от себя не отпускал, и она покорно, по-моему – даже с радостью, развлекала меня болтовней. От нее узнал я и где лучше охотиться в окрестностях, и сколько молодух не замужем, и сколько из них «под сердцем носят», и от кого…
Рассказала о караванах с товарами, которые к ним завозят с обеих сторон границы, и о бессовестных купцах, готовых три шкуры с сельчан содрать за свой дрянной товарец: вот тут она развернулась, всем офеням поименно досталось – не проклятий, до этого она не дошла, но – нехороших пожеланий… Думает, небось, что я и по торговым делам имею право порядки наводить: на этих прицыкну, тем пайзой пригрожу – вот и скинут цены до справедливости…
– …да что-то вдруг исчезли все, как ветром слизнуло… Не идут и не идут – и те не идут, и наши не возвращаются… с чего бы?
С того бы. Полагаю, некому из княжества Бо Ин сюда идти и возвращаться. Впрочем, проверим на днях. Может, взять да отогнать всю деревню, вместе со скарбом и живностью, подальше за Безголовую, вглубь Империи? Пока еще время есть? Пайзу необходимую я себе приколдую, такую, что и здешний наместник земные поклоны класть начнет… Ну, а дальше? Там, на западе, то же самое будет, если я не ошибаюсь в расчетах… Да… Стоит только озаботиться людишкиными делами, так сразу чувствуешь себя словно в хомуте и при оглоблях. Подожду с решениями.
– …ой, да врет она, Кавотя, врет – а вы все и уши развесили! Верховная жрица при Умане! Таких верховных жриц по империи – что тараканов по деревням: жила при захолустном храме, сама, небось, и дала слабину с озорником, наблудила, по глупости, или от юности, из послушниц ее поперли, вот она теперь и страдает – едва-едва не великая жрица, жертва чужого коварства, безвинно поруганная и навеки изгнанная. Врет, к шаману не ходи – врет.
– Ну-к… может оно и так, господин Зиэль, а только живет она отдельно, едва ли не ведьмою, на отшибе – и мужчин на дух не переносит! Особливо тех, кто с оружием, ратников, стражников, дворян. Так что вы… это… одним словом, я остерегла – а дальше вы как сами знаете.
Между делом Кавотя рассказала ненужные мне подробности о пришлой колдунье, женщине молодых лет, которая не так давно поселилась в этих краях, не в самой деревне, а в стороне, в заброшенной лесной избушке. Деревенские мужики не раз порывались прикончить ее самосудом… – за что? За очень вредный норов и ненависть к мужскому полу, а саму избушку сжечь, но деревенские бабы дружно стали на защиту колдуньи, потому что та надежно лечила от женских хворей, да и в травах хорошо понимала, скотину домашнюю пользовала, погоду предсказывала. Колдунья совсем немного брала за свои труды, только то, что бабы ей добровольно приносили: кто утку, кто кореньев на зиму, кто рыбы вяленой, кто хлеба, кто полотна одежного, домотканого… Обычная история, я тысячу подобных слышал и знаю, все они скроены на одну колодку. С обязательными вкраплениями красивостей и великосветских тайн, как их понимают смерды на селе.