Кавотя, давно привыкшая к чужой брыкливой глупости, ринулась, с порожним кувшинчиком наготове, угождать иначе, как ей было велено, тем более, что сие к выгоде, а не к расходу… Пусть к малой выгоде, но все же… Недаром говорят: малый прибыток сытнее больших расходов.
Столь поздний завтрак, более похожий на ранний пустой обед, если он не тяжел и без вина, вот как сейчас, располагает к уединению, неторопливым размышлениям, светлым воспоминаниям…
— Ты чего, Кавотя? Разве я тебя звал?
— Дак это… Пресветлый сударь Зиэль… Там, у ворот, его милость главный страж Карои вас дожидается. Велел доложить, не заходя внутрь, что подошел…
— Как, уже??? Где шапка? Щетку! Не эту — сапожную! Пресветлый… Уж не во дворце ли я? Угу, благодарю… Быстро тут у вас службы служатся, светлейшая сударыня Кавотя Пышка! Я же говорю: шаман ваш отец Луна, а никакой не жрец. Всё, бегу!
Страж Карои Лесай внутрь заходить не пожелал и стоял у ворот трактира, как договаривались. В ответ на мой недоуменный взгляд счел нужным пояснить, без этикета, по-приятельски:
— Да ну… Решил здесь постоять: дождя нет, в воздухе свежесть, чего это я буду лишний раз трактирным чадом пропитываться?
— Хм, склонен согласиться. Ты пеший? А я как раз колебался — брать мне Горошка, не брать?
— Тут, в пределах деревни, пешком-то идти некуда, — конечно пешим. Что, Зиэль, все по-задуманному, или какие-то изменения?
— Нет и не может быть никаких изменений, дружище Карои, путь проложен, по нему идем.
И двинулись мы, двое дворян, полностью вооруженные и празднично одетые, по улице, от трактира к деревенской площади, главной и единственной. Вокруг нас целыми стайками шастает детская мелкота вперемежку с привязчивыми дворовыми горулями, встречные деревенские бабы, кто уже из храма вышел, оглядываются, мужики степенно кивают, не снимая шапок, а мы с Карои ступаем неспешно, расточаем налево и направо если не улыбки, то вполне добродушные взгляды. Он чуток пониже меня и выглядит постарше, но все при нем, все на месте: плечи, руки, меч за спиной, секира, светлые глаза, хищный взор, упругая походка, правильные черты бритого, с конопушками, лица — смерть бабам, называется.
— Скажи, Карои, давно ты здесь?
— Пятый год, а что?
— Любопытствую по масти: светлую поросль не пытаются тебе приписывать?
— Что? А… Да нет, вроде бы, и кроме меня в деревне рыжие обитают с давних пор, не только чернявые, причем, задолго до моего прихода сюда, так что… Уже пришли. Какая из них точно наша, я ведь могу и неправильно вспомнить?
— Вон та, вторая с левого края, Лерра.
— Знаю ее. Что это она стоит, словно ухват проглотила? А, Зиэль? Не дурнушка, кстати.
— Тише ты. Осанку держит, как поручено. Подходим, и ты сразу начинаешь… Не струсишь?
Воин Карои Лесай посмотрел на меня с веселым презрением и полез в рукав камзола, сверточек нащупывать. И остановился как раз напротив стайки девушек, занявших лучшую часть деревенской площади, то есть наиболее ровную, сухую, частично защищенную от возможной непогоды ветвями раскидистого дуба.
— О-о-о! Да мы с другом словно в райский сад попали, наполненный дивными цветами и неземным щебетаньем! Двое скромных ратников счастливы приветствовать самых очаровательных девушек востока Империи! Здравствуйте, красавицы!
Девы, которым предназначалось это пышное и, на мой вкус — несколько неуклюжее приветствие, были куда более благодарными ценительницами в сравнении со мною: они мгновенно подняли одобрительный визг и гвалт, который, с некоторой натяжкою, можно было бы назвать оживленным щебетаньем… Еще бы! Сам глава приграничной стражи сударь Карои Лесай, в присутствии таинственного и щедрого вельможи, сударя Зиэля, отвешивает им такие недвусмысленные любезности! И никакого ущерба девичьей чести здесь нет, ибо осень — пора свадеб, пора воссоединения любящих сердец, пора, когда парни, забыв про гордость, сон и охоту, крутятся вокруг будущих своих избранниц, в надежде обратить на себя их благосклонное внимание!.. Осенью принято вслух расхваливать незамужних девиц, сохраняя, конечно же, необходимую благопристойность в речах… Вот и сейчас они, холостые парни и юноши, столпились поодаль и вслушиваются, вытянув шеи: что это, вдруг, взрослые мужики, двое дворян, любезничают с незамужними девицами, в то время, как им более бы пристало обращать внимание на вдовых и разведенных молодок?…
Будущие невесты опять захихикали и выдвинули из своих рядов невысокую грудастую деву, явную местную заводилу. Та подождала, пока подруги притихнут, вдруг покрылась румянцем и выкрикнула в нашу сторону:
— Мы приветствуем любого, старика и молодого!
И вся стайка отчаянно прокричала вторую часть речевки:
— Нам и цуцырь подойдет, коль до свадьбы доведет!
Вся деревенская площадь, притихшая было, чтобы не пропустить ни единого слова, раскатилась одобрительным смехом. Теперь подошла наша очередь отвечать, но Карои Лесай не стал вовлекаться в шуточную перепалку, взялся за дело решительно и просто.
— Увы, светлейшие девы, увы нам! Ни у сударя Зиэля, ни у меня, скромного стража границ, нет на примете ни одного знакомого цуцыря! А самим жениться — поздновато, да и выбранная стезя мешает. Но зато гость вашей деревни, его милость сударь Зиэль, напомнил мне давеча о древнем осеннем празднике, который и по сию пору почитается в сердце нашей империи, особенно в стольном граде Океании! Праздник же сей и обычай — ежегодные выборы княгини красоты!..
Здесь мы с Карои не врали: праздник такой существует при дворе и я вовремя о нем вспомнил. Более того, на бескрайних просторах империи слухи и небылицы об этом празднике пользовались неизменной любовью народа, ими заслушивались в роскошных покоях замков и на деревенских площадях, имя главных придворных красавиц передавалось из уст в уста, истина обрастала столь красочными подробностями, что превращалась в сказку… Естественно, что при каждом удобном случае, провинция пыталась подражать столице, и даже в самых мелких удельных городах выбирались свои княгини красоты… И пусть не Его Величество, сраженный великолепием вновь избранной княгини Всея Империи, на глазах у всего двора преклонял перед нею колено в тот лучезарный день, а всего лишь маркиз, рыцарь, или просто дворянин — это было почетно, это было прекрасно, это было восхитительно! Иногда сие оставалось главным воспоминанием в чьей-то отдельной жизни…