В зале находился один старый рыцарь, который был всегдашним недоброжелателем Экберта и часто выпытывал о его жене и богатстве, к нему-то и подошел Гуго и завел с ним тайный разговор, в продолжение которого оба поглядывали на Экберта. А тот увидел в этом подтверждение своих подозрений, решил, что его предали, и им овладела ужасная ярость. Пристально вглядываясь в друга, он увидел внезапно лицо Вальтера, знакомые, слишком знакомые черты его. Продолжая вглядываться, он окончательно уверился, что не кто иной, как Вальтер разговаривает со старым рыцарем. Ужас был неописуем. Он бросился вне себя из комнаты, в ту же ночь оставил город и, беспрестанно сбиваясь с пути, возвратился в замок.
Тут, как беспокойный дух, он метался по комнатам и не мог сосредоточиться на какой-нибудь мысли. Одно ужасное видение сменялось другим, еще более ужасным, и он ни на миг не сомкнул глаз. Иногда ему казалось, что он обезумел, и что все — это плод его разыгравшегося воображения. Затем он снова вспоминал черты Вальтера, и с каждым часом превращение казалось ему загадочнее.
К утру он принял решение — отправиться в путешествие, чтобы привести свои мысли в порядок. Экберт решил навсегда отказаться от поисков дружбы, от общества людей.
Он ехал, не выбирая пути, даже не обращая внимания, какие места проезжает. Проскакав таким образом, почти не останавливаясь, несколько дней, он вдруг заметил, что заблудился в лабиринте скал, откуда не было возможности выбраться. Наконец повстречался крестьянин, который указал ему тропинку, пролегавшую мимо водопада. Экберт хотел из благодарности дать ему денег, но крестьянин отказался. «Ну, что ж, — подумал Экберт, — уж не воображу ли я сейчас опять, что это не кто иной, как Вальтер». Он оглянулся и увидел, да, верно, это был Вальтер.
Экберт пришпорил коня и погнал во весь дух. Он скакал до тех пор, пока лошадь не пала под ним. Дальше он продолжал путь пешком.
Погруженный в свои мысли, взобрался на пригорок. И тут ему почудился близкий веселый лай, шум берез, он услыхал чудесные звуки песни:
Тут рассудок у Экберта помутился. Он не мог разобраться в загадке — то ли он теперь грезит, то ли некогда жена Берта только привиделась ему во сне. Чудесное смешалось с реальным, окружающий мир был зачарован, и он не мог овладеть ни одной своей мыслью, ни одним воспоминанием.
Согнутая в три погибели старуха, кашляя и опираясь на клюку, поднималась на холм.
— Принес ли ты мою птицу, мой жемчуг, мою собаку? — хрипло закричала она. — Смотри же, как преступление влечет за собой наказание: это я, а никто иной, была твоим другом Вальтером, твоим Гуго.
— Боже, — прошептал Экбет, — в каком страшном уединении провел я свою жизнь!
— А Берта была сестра твоя…
Экберт упал на землю. Старуха продолжала:
— А зачем она так вероломно покинула меня? Все кончилось бы хорошо, конец ее испытаниям приближался. Она была дочерью рыцаря, отдавшего ее на воспитание пастуху, дочерью твоего отца.
— Почему эта ужасная мысль всегда мучила меня, почему я это предчувствовал? — вскричал Экберт.
— Потому что однажды в раннем детстве ты слыхал, как об этом рассказывал твой отец. В угоду своей жене он не держал при себе дочь от первого брака.
Лежа на земле, обезумевший Экберт умирал. Глухо, смутно слышалось ему, как старуха разговаривала, собака лаяла, а птица повторяла свою песню:
Косые лучи утреннего солнца изменили свое направление. Тени стали короче, потеряв напряжение блеска перламутровой мозаики готического окна.
Фанни отложила книгу и посмотрела на Кримхильду. Та сидела в белом прозрачном платье, задумчиво перебирая тонкими пальчиками шелковый веер.
— Фанни, — произнесла она наконец, — однажды я уже видела этот сон, рассказывала его матери, но не придала особого значения ее словам, сказанным, как мне показалось, не всерьез. Фанни, милый друг, — королевна закрыла лицо веером, — я снова видела этот сон. Снилось мне, будто вольный сокол у нас… у меня в дому прижился, он был белее снега, чище льда. Я не смогу передать и сотой доли его очарования. Все было хорошо, но два орла заклевали его насмерть. Прямо у меня на глазах. О Фанни! — вздрогнула Кримхильда, со стоном выронив из рук веер. — Это было страшнее самых страшных мук, смотреть на его страдания! Я вдруг ощутила в себе, в своем сердце муки Спасителя нашего! Фанни! Фанни! Матушка говорила, что это вещий сон, но не знаю, верить ли ей.