— На, читай! — сказал Гендиро и швырнул Коскэнду лист бумаги.
Коскэнд поднял лист. Это было письмо.
«Господину Гендиро. Позвольте напомнить вам, что ловить рыбу мы отправимся, как было условлено, четвертого числа будущего месяца. Поэтому прошу вас об одолжении: если у вас будет на то желание и свободное время, хотя бы даже и ночью, не сочтите за труд зайти в мой дом и починить рыболовную снасть, которая у меня пришла в негодность. К сему Сигмунд».
Коскэнд был обескуражен. Он внимательно оглядел письмо. Все было правильно, письмо было написано рукой хозяина.
— Ну что? — с ехидством спросил Гендиро. — Ты ведь грамотный? Письмо, в котором твой господин приглашает меня зайти хотя бы ночью и починить снасть! Нынче ночью мне не спалось, вот я и пришел. А ты принялся меня подозревать в разных глупостях, всячески меня поносил, оскорбил меня! Что же мы теперь с тобой будем делать?
— Все, что вы изволите говорить, ничего не значит, — угрюмо ответил Коскэнд. — Не будь этого письма, я бы доказал свою правоту. Но письмо есть, и я проиграл. А кто из нас в действительности прав и кто виноват, спросите у своей совести. Только не извольте забывать, что я слуга этого дома и зарубить меня было бы опрометчиво.
— Кому нужно рубить такую грязную скотину, как ты? — презрительно сказал Гендиро. — Изобью до полусмерти, и будет с тебя. Не найдется ли у вас какой-нибудь палки? — обратился он к Куни.
— Вот, пожалуйста, — отозвалась та и протянула ему обломок лука.
— Это несправедливо, господин, — сказал Коскэнд. — Как же я смогу служить, если вы изувечите меня?
— Если подозреваешь человека, говори ему об этом прямо, — сказал Гендиро. — Приведи доказательства. Ты что, застал нас с госпожой на одном ложе? Я пришел потому, что меня пригласил твой хозяин! А ты зарвался, мерзавец!
Он с размаху ударил Коскэнда. Тот вскрикнул от боли и сказал:
— Все равно вы говорите неправду. Прислушайтесь лучше к своей совести, а не бейте безответного слугу рыцаря.
— Молчать! — закричал Гендиро и набросился на Коскэнда. Коскэнд с воплями покатился по земле.
Нанеся с дюжину ударов, Гендиро остановился, и Коскэнд с ненавистью поглядел ему в лицо. Гендиро ударил его по лбу. Брызнула и полилась кровь.
— Тебя бы следовало убить, подлеца, — сказал Гендиро, — но так уж и быть, дарую тебе жизнь. Если впредь будешь болтать такое, то убью. А в дом ваш, госпожа Куни, я больше не приду.
— Если вы не будете приходить, — возразила Куни, — нас будут подозревать еще больше!
Но Гендиро, довольный поводом улизнуть, не стал слушать ее и отправился домой, шлепая босыми ногами по каменным плитам садовой дорожки. Куни повернулась к Коскэнду, изнемогавшему от боли.
— Что, попало? — сказала она. — Сам виноват. Надо же, наговорить такое господину соседу! Ну что ты здесь торчишь? Убирайся вон отсюда!
Она изо всех сил пнула его в бедро. Он упал, больно ударившись коленом о каменную плиту. Куни задвинула ставни и удалилась к себе. А Коскэнд бормотал дрожащим от злости голосом: «Скоты, скоты, подлые собаки, погрязли в своих гнусностях и меня же избили, все расскажу господину, когда он вернется… Нет-нет, так прямо рассказать нельзя, господин непременно устроит мне с ними очную ставку, они в оправдание покажут письмо, а я только разговор их слышал, других доказательств у меня нет, да еще этот Гендиро из рыцарского рода, а я всего-навсего подлого звания слуги, меня просто выгонят из дома, хотя бы из вежливости перед соседом… А если меня здесь не будет, господина моего уж наверняка убьют. Сделать нужно по-другому. Гендиро и Куни заколоть пикой!» Вот что придумал верный Коскэнд. Что же будет дальше?
Двадцать третьего июня, когда рыцарь Гросс одиноко сидел у себя в замке в мечтах о барышне Цанни, к нему вдруг явился Сидхо.
— Давненько я у тебя не был, — принялся он болтать. — И ведь все собирался, но, понимаешь, тащиться к тебе сюда очень уж далеко, да и лень. Так одно на другое нашло, что только сегодня собрался… А ты что-то бледен, видимо, самочувствие у тебя неважное…
— Да, чувствую я себя скверно, — сказал Гросс. — Лежу с середины апреля. Кушать не хочется совершенно, почти ничего не ем. И ты тоже хорош, столько времени не приходил! Я так хотел еще раз пойти в усадьбу рыцаря Сигмунда, поблагодарить, хоть сладостей отнести… Но ведь без тебя и пойти не мог…
— А знаешь, — сказал Сидхо, — барышня Цанни скончалась, бедняжка.
— Как так скончалась?
— Зря я тогда водил тебя к ней. Она в тебя, кажется, влюбилась по уши, и что-то у вас там с нею было в ее комнате… Не думаю, впрочем, чтобы что-нибудь серьезное, но больше я туда не ходил. Помилуй! Да узнай об этом ее батюшка, он бы сразу спросил: «Где этот мерзкий сводник Сидхо?» — и — чик! — покатилась бы моя голова. Нет уж, уволь. А на днях захожу я в дом Сигмунда, и рыцарь Сигмунд сообщает, что дочка его скончалась и следом за нею умерла также служанка Ёнэт. Я начал расспрашивать, что и как, и постепенно понял, что барышня сгорела от любви к тебе. Вот и получается, что ты совершил преступление. Если мужчина родился чересчур красивым, он преступник. Вот так, друг мой. Ну ладно, умершие умерли, ничего не поделаешь. Помолись хоть за нее. Прощай.