Восьмой, девятый, десятый шаг-скрип. ПОЧЕМУ ТЫ ПРОДОЛЖАЕШЬ ЛЕЗТЬ ВВЕРХ?
Одна моя часть – разумная – орет благим матом, ноги превращаются в холодец под другой частью – физической, а тем временем маленькие сливочно-оранжевые капельки все капают и капают на мое бедро, точно в знаменитой китайской пытке водой. ИИСУСЕ!
Тринадцатый, четырнадцатый…
Кажется, я сейчас умру. Я где-то читал, что сразу после смерти у человека опорожняются кишечник и мочевой пузырь. Клянусь святым Зигги, если я посмотрю вниз и увижу такие дела, то брошу это клятое мороженое и сбегу.
Смотрю вниз. А, нет, ничего. Только оранжевая лужица, натекшая от мороженого, которое – по сути – уже перестало быть мороженым и делает весь этот благодарственный дар примерно таким же ценным, как лужица дерьма и мочи.
Вот тупизм! Тупизм-тупизм-тупизм. Все, ухожу. В любом случае уже темнеет, а мне нужно вернуться домой до того, как…
Дверь распахивается.
Волна жара окатывает меня, словно я только что распахнул двери солнца. Не могу даже сглотнуть.
И передо мной стоит не Уэб. Нет. Это его старшая версия. Отец, может быть? Дедушка? Длинные волосы цвета перца с солью спутаны, как мокрая швабра, и на нем нет ничего, кроме обтерханных джинсовых шортов. Может, он растает от жара? Вполне могу себе представить.
Плотно зажмуриваю глаза. Снова открываю. Нет, видение никуда не делось.
Моргаю. И снова моргаю, и еще раз моргаю.
– Отличная игра, – говорит старик. Ого. Никогда не слышал ничего похожего на этот голос: напоминает Зеленого Великана, только более глубокий, точно удары моего собственного сердца. – Я мог бы круглые сутки играть в нее.
Снова моргаю.
– Я предположил бы, что выигрываю, поскольку ты все время моргаешь, – говорит он, – но, может, твои правила игры в гляделки отличаются от моих? – И смеется.
На секунду расслабляюсь.
– Простите. Простите, пожалуйста, – опускаю взгляд. – А Уэб здесь живет?
– Джонатан? – из темноты выныривает Уэб. На нем тоже ничего, кроме свободных трусов-боксеров.
Сглатываю целое озеро слюны.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он. Отчасти удивление, отчасти обвинение.
– Извини. Я не хотел… я просто проходил мимо, чтобы отдать тебе вот это. – Сую ему мороженое, как последний придурок. Оно уже превратилось в оранжевый бесформенный сгусток липкой дряни на палочке и в бумажной обертке. – И сказать спасибо.
– О… – задумчиво произносит Уэб.
Дурацкая-дурацкая-дурацкая затея.
– Мне пора. Еще раз извини. Как-нибудь увидимся.
Это мне хочется так сказать. На деле выходит «шабадебопс». Святой Зигги, да что со мной не так?! Разворачиваюсь – чтобы то ли сверзиться с лестницы, то ли проломиться сквозь дряхлые перила.
– Как я понимаю, ты, должно быть, тот самый белый, – говорит старик.
Тот самый белый? Обо мне разговаривали?
– Ага, – кивает Уэб. – Иногда он «говорит языками»[51]. Джонатан, это мой дедушка, Деннис Стоящий Медведь.
– Экий же ты проблемный, – добавляет дед.
– Я знаю, знаю, – бормочу я. – Мне следовало бы…
– Он сейчас выйдет. – И старик захлопывает дверь.
– О… ладно, – говорю дверным доскам.
Слышу приглушенный разговор на языке, которого не понимаю. Может, они ссорятся. Может, Уэб больше не хочет меня видеть. Может, у него проблемы из-за того, что он избил пятерых школьников до паралича, и теперь сядет в тюрьму, и все знают, что это моя вина. Я – долбаная ходячая проблема.
Ладно, сейчас явно не время для всего этого. Я сделал то, что хотел, сказал свое спасибо, я ухожу. Вниз по лестнице, обратно домой, в комнату, в чулан, к своим пластинкам, к своей…
– Привет!
Мгновенно разворачиваюсь. Ярко-голубые джинсы. Белая майка в рубчик, обтягивающая грудь и кубики пресса, сияющие черные волосы и мерцающие глаза – словно небо решило заночевать в них.
– Привет, – говорю я, снова суя ему растаявшее мороженое. Господи!
– Спасибо. Классная футболка.
– Спасибо… – О, круто, он заметил. – У тебя все нормально? В смысле, после того, что было?
– Да, приятель.
– Круто, – провожу пальцами по шероховатому дереву перил, чешуйки краски пристают к коже. – С глазом вроде получше…
Так и есть. За эти три дня он вылинял из фиолетового ужаса в желтую звездную туманность. Конечно, это выглядит космически круто.
51
Глоссола́лия в христианстве – необычное явление «говорения на языках» (или «говорения языками»), возникшее в Первоапостольской церкви и получившее «второе рождение» и широкое распространение в различных христианских церквях и деноминациях с начала ХХ века. В церквях, одобряющих и практикующих глоссолалию, она считается результатом «крещения Святым Духом», признаком благодати.