Церковные колокола звоном возвращают меня обратно в гостиную. А, нет, это кубики льда звякают в папином бокале. И он орет, то ли на меня, то ли на телевизор. Невозможно понять, куда именно направлен его взор, когда он уже принял одну… две… три порции спиртного. Все-таки на телевизор.
Лицо этого парня действительно рябит – или это все те же дурацкие побочные эффекты? Нет, рябит. Папа раздраженно р-р-рычит, поднимает спинку кресла, бьет телевизор кулаком по боку.
– Уже никому доверять нельзя! Даже клятому президенту. А все это новомодное террористическое дерьмо, когда люди захватывают самолеты? К чему, черт подери, катится мир? Сделай мне еще порцию, будь другом, сынок.
Беру бокал, подхожу к стойке, наливаю, как обычно. Парень в телевизоре бодро бубнит:
«Я говорил президенту о том факте, что у нас нет денег, чтобы заплатить людям для удовлетворения их требования. Он спросил, в какую сумму это обойдется. Я сказал, что, возможно, в миллион долларов или больше. Он ответил, что это не проблема».
– И я голосовал за этого жулика, дьявольщина! – кричит отец не пойми кому. Дожидаюсь, пока он перестанет брыкаться в кресле, потом отдаю бокал. Папа похож на морского слона. И пахнет так же. Словно недавно выбросился на берег из вонючего озера и пару дней пекся на пляже. В последнее время он решил жить исключительно в своих боксерах с картинками из «Денниса-мучителя»[56] – как я полагаю, это подарок сынишки Хизер на День отца. Ну и ладно. Я вручил ему лучший подарок, который может пожелать любой отец – сияющего, новехонького, с иголочки, полностью исцелившегося сына!
Снова сворачиваюсь на диване.
С его губы свисает сигарета.
– Когда я во второй раз голосовал за этого парня, я говорил, что он никак не смог бы выиграть без лжи и мошенничества. – Папа щелкает зажигалкой-пенисом, но из нее вылетают лишь искры. Прячу лицо под бабушкиной шалью, чтобы он не видел, как я смеюсь. Когда выглядываю, бабуля хохочет так задорно, что весь портрет трясется. Она подмигивает. – Неужели никто в этом мире не может ничего добиться без вранья и мошенничества, БУДЬ ОНО ВСЕ ПРОКЛЯТО?!
– Дай я попробую.
Перебираюсь на другой край дивана, беру из его рук сигарету и зажигалку и начинаю щелкать сам. Теперь, когда папа видит со стороны то, что видел я, он разражается хохотом, который быстро превращается в надсадный кашель.
– Ты в порядке, пап?
Кивает и отмахивается.
Еще пара щелчков пенисом, и я протягиваю ему зажженную сигарету. Бабушка встревоженно смотрит вниз.
– Где ты научился это делать? – спрашивает он, еще пару раз стукнув себя в грудь.
– Что?
– Прикуривать сигареты?
– Ой, не знаю. Наверное, на тебя насмотрелся. – Снова поворачиваюсь к телевизору.
– Слушай, прошу тебя, не надо.
– Что не надо?
– Не начинай курить это дерьмо, – говорит папа. – Слышишь? Это вредно для легких и… всего остального… Ты вылечился, сынок. Я тобой горжусь. Нет смысла все портить, снова заболев. – Он неуверенно машет рукой в мою сторону. – Просто не будь засранцем.
– Ладно.
Смотрим телевизор.
«Для начала я сказал президенту, что в аппарате растет раковая опухоль, и если ее не удалить, сам президент будет убит…»
И тут случается это. Его образ снова появляется, мигая и пробиваясь сквозь лицо парня, дающего свидетельские показания. Уэб. Разорванный и сломанный. Лицо, которое я прежде видел только в зеркале. А теперь его демонстрируют мне – и все из-за меня.
И он по-прежнему улыбается. Мерцая, как звездные люди.
Разумеется, я думал обо всех возможных способах снова отправиться туда. Прокрасться, спрятаться и дождаться. Извиниться или дать ему плюнуть мне в лицо.
Но не могу.
Я не могу гадать, чем он сейчас занят.
И вот сейчас.
И сейчас.
Не могу пробовать его губы со вкусом вишневых леденцов, чувствуя, как его сердце грохочет у меня во рту.
Не могу.
И не могу выключить свет, который он включил внутри меня, как бы ни пытался. А я пытался. Так старательно.
Но не могу.
Я знаю, что мне не положено ощущать подобные чувства, и ненавижу себя за это, но… не могу перестать о нем думать…
Судорога пронзает бедра. Я морщусь, но стараюсь не дернуться. Нужно научиться жить с этим, потому что…
Секрет: теперь я знаю, что меня невозможно вылечить.
Снова звякают кубики льда. Папа смотрит на меня.
– Что? – спрашиваю.
– Налей мне еще.
Он моргает. И грохочет льдом в пустом бокале.