– Что с ним случилось?
«Жизнь. Как это всегда бывает».
– Ты имеешь в виду – я?
«Ты – да, и тысяча других вещей, милый. Он начал ломаться задолго до того, как ты попал в кадр».
– Почему?
«Не знаю, золотко. Наверное, некоторые просто не хотят играть в эту игру». Она берет пудреницу, начинает подкрашивать губы, каждое движение – осторожное и точное.
– В какую игру?
«Тебе это известно лучше, чем любому другому. Жизнь порой бывает трудна». Она смотрит на меня из-за зеркальца, поджимает губы. «Я считаю ее одной большой игрой. Делаешь ставки, идешь на риск, иногда откатываешься назад на пару шагов, иногда продвигаешься намного дальше остальных. Но ты всегда должен решать, будешь ли играть. Каждый момент – это решение, играть или нет. И если выбираешь игру, в итоге выигрываешь».
Она растирает помаду губами – пом-пом-пом – целует зеркало, закрывает пудреницу, улыбается. Моя мама.
– Ты действительно в это веришь?
«Знаешь, что на днях сказал Ал? «Вселенная всегда желает тебе наивысшего блага. Поймешь ли ты это – зависит от тебя». Эх, надо было это записать».
– Кто такой Ал?
«Альберт… Ох, извини. Эйнштейн. Он такой чудак, он…»
– Погоди! Ты беседуешь с Альбертом Эйнштейном?!
«О, милый, мы с ним по субботам режемся в покер. Этот мужчина – гений, честное слово, и так здорово играет на скрипке. Но позволь тебе сказать…»
Она снова наклоняется, шепчет: «В покер он не умеет играть совершенно».
Мы смеемся.
– Я взял в библиотеке его книгу! – говорю. – Ни черта не понимаю, что написано!
«О, угнаться за его мыслью непросто, но он будет в восторге. Я ему скажу». Мама взбивает рукой волосы, поправляет свитер, выпрямляется.
– Как бы мне хотелось, чтобы ты на самом деле была сейчас здесь. А не в моем дурацком воображении…
«О, мне тоже, жучок».
– Прости меня.
«За что?»
– За все.
«О, золотко, не трать время на пустяки! А теперь скажи, что это за разговоры о том, что ты хочешь спрятаться от Уэба? Мне очень нравится это имя, кстати говоря».
– Ты знаешь, почему я не могу с ним встречаться.
«Но он такой чудесный. От чего там прятаться?»
– Не знаю… от всего…
«Давай, скажи мне. Мы же обещали друг другу. Никаких секретов».
– Я не могу сообщить им, что я… В смысле, не могу позволить им понять… Я знаю, что неизлечим, потому что не могу перестать думать о нем… в этом смысле… и я не хочу переставать думать о нем, понимаешь? И боюсь, если увижу его, то… Я могу преодолеть боль, все эти разряды тока и прочее… в смысле, это больно, но… Боже, я думал, что наконец убедил доктора Эвелин…
– ДЖОНАТАН, ПОЕЗД ОТПРАВЛЯЕТСЯ! ЧУХ-ЧУХ! ПОЕХАЛИ!
Поворачиваюсь к двери.
– Это папа. Я должен идти.
«Просто играй в игру, горошек, и с тобой все будет в порядке. Увидимся, когда вернешься!»
Я целую ее в щеку и снова вешаю на стену.
– ДЖОНАТАН, ГДЕ ТЕБЯ ЧЕРТИ НОСЯТ?!
– Иду!
Хватаю пару альбомов и три силовых поля для дополнительной защиты:
1) Альбом «Aladdin Sane».
2) Полароидный снимок, где мы со Старлой на великах.
3) Обломки Зигги на Кресте. Просто на всякий случай. Полный арсенал.
Оставляю маму здесь.
Чтобы она хранила мои мечты в безопасности, пока меня не будет.
– Иисусе! Ты что, работаешь на ЦРУ? – кричит он из машины, вытирая лицо футболкой. – Зачем тебе понадобилось волочь с собой все это лишнее дерьмо?
«Затем, что если я не возьму с собой магнитофон, альбомы, проигрыватель и микрофон, то утоплюсь в озере раньше, чем ты успеешь проговорить «трах-тибидох», и буду преследовать тебя призраком до конца твоей одинокой никчемушной, несчастной жизни. Вот почему».
Это то, что я хотел сказать. Вместо этого отвечаю:
– Надо.
Все. У меня есть стратегия: болтай как можно меньше, делай как можно меньше – и будешь спасен. Итак, на старт.
Для протокола: несмотря на то что нервы в теле поджарились через один, чувство обоняния работает по-прежнему, и отдушка папиного «брюта» вышибает из меня сознание в ту же секунду, как я открываю дверцу. Наверное, он пытался заполировать запах травки, которую только что курил.
– Поторопись, сынок. Жарко.
Он нацепляет золотые очки-авиаторы. Я закидываю две сумки на заднее сиденье и с силой захлопываю пассажирскую дверцу…