– И кончайте протестовать против войны, о которой ничего не знаете! – снова рявкает Джо. – Те мужики, что оттуда возвращаются, – герои. А вы только и знаете, что орать на них, тыкать им в лицо цветочками да заниматься всей этой херней.
Полосует воздух ножом, словно готов идти резать всех хиппи в этом мире. Он что, психопат?
– Ну-ну-ну, будет, – урезонивает его Билли-Боб. – Что я вам говорил, парни? Успокойтесь. Вот эти джентльмены – наши гости. Мы должны оказать им сердечный прием, как-то так. Мы ж не знаем их политических взглядов, и вообще… – Он поворачивается к нам и улыбается. Сердечности в его улыбке нет. Скорее, он в любую секунду может перерезать нам глотки.
– Что? Нет-нет, приятель, – говорит папа. Его голос меняется, почти дрожит. – Мы за вас, приятель. Мы все понимаем. Верно, сынок?
Я киваю.
– Просто, видишь ли, – продолжает Билли-Боб, – у тебя есть этот твой большой-пребольшой дом. И тот большой и красивый золотистый «Ка-дил-лак». И я себе думаю: «Эге, у этого парня деньжата водятся. Ха! Да у него их куры не клюют. Может, он думает, что не такой, как мы. Может, считает себя лучше нас».
– Ага.
– Мгм.
– Вот уж верно!
Согласный дуэт остальных двоих. Возможно, у них уже наготове вилы; точно не знаю. Потому что не смотрю.
Папа пытается рассмеяться, но звук получается такой, словно он сношает белку.
– О, нет, приятель! Лучше вас? Ничего подобного! Мы так не думаем, верно, сынок?
Я мотаю головой.
Повисает молчание. Мое сердце бьется все быстрей. Я знаю, что за нами наблюдают. Понимаю, что в любой момент нас могут обмакнуть в цикориевый соус и подвесить на вертеле над огнем. Вот она, та сцена, которая была вырезана из «Избавления». Закрываю глаза, пытаюсь мысленно нарисовать карту окрестностей, чтобы понять, как и куда унести свою задницу за две секунды. Чистых путей отхода не намечается, поэтому решаю, что проще утопиться.
И только Хэл наконец нарушает молчание:
– Ну-ну, гляньте-ка, грязные краснокожие вернулись!
Рывком поднимаю голову. Все, как по команде, развернулись на креслах и смотрят в одну сторону. Кроме меня. Я сижу, не шевелясь. Боясь того, что могу сделать. Типа – прыгнуть в озеро и плыть к нему, как безумец, пусть и не умею плавать.
– Почему та семейка позволяет им жить у себя? – спрашивает Пятизубый Терри.
– Да выпнуть их вон с нашей земли, и весь сказ! – Свинота Джо.
– Я думал, ты уже избавился от этих помойных мешков, Хэл! – снова Терри.
– О, Хэл действительно выбил дерьмо из одного из них, – говорит Билли-Боб, утихомиривая приятелей.
– Точняк! – Хэл поедает меня взглядом. – Тут один индеец подбивал клинья к дочурке Джо. Вы бы видели его после того, как я надрал ему зад! Он уж и не дышал, когда я закончил. Весь в кровище. У слова «краснокожий» появилось новое значение.
Они смеются.
– Мог бы и получше постараться, – ворчит Свинота Джо, по-прежнему свирепо глядя на другой берег озера. – Они ошиваются здесь уже больше месяца. Это на целый месяц больше, чем нужно. Когда ты избавишься от них навсегда?
– О, не переживай так, – цедит Билли-Боб. – Мы планируем нечто особенное, чтобы решить эту проблему раз и навсегда. Будут знать свое место. Верно, Хэл? У-у-у, парень, это они, считай, еще ничего в жизни не видели!
Они снова хохочут.
О чем они, черт возьми, говорят? Уэбу что-то угрожает? Мне что-то угрожает? Что, если эти психопаты-хиллбилли считают меня одним из них? Что, если я становлюсь одним из них, просто сидя здесь? Это имел в виду Уэб тогда, на утесе, когда сказал: «Не будь таким, как они?» Пытаюсь сжечь все мысли в пламени костра, но они, шипя, возвращаются к жизни и снова выскакивают из шрама на лбу. И множатся.
А как эти люди говорят о Уэбе и его семье? Словно индейцы – ничто. Нет, не так. Словно они – грязь. Грязь, которую можно топтать просто потому, что они это могут. Не знаю… От этих мыслей что-то пузырится во мне. Вскипает.
Я настолько глубоко ухожу в себя, что не слышу, как умирают последние угольки. Не слышу, как уходят хиллбилли. Как папа заползает в трейлер. Не двигаюсь до тех пор, пока последний язычок пламени не становится светящимся угольком в песке… Тогда поднимаю голову и осознаю, что остался один. И почему-то все еще жив.
Крадучись захожу в трейлер, чтобы взять бинокль, потом снова выбегаю наружу и всматриваюсь.
О. Боже. Он действительно там. Мое сердце: прыг-прыг-прыгающий по воде через озеро камешек. Уэб сидит со скрещенными ногами на балконе… в одном белье!
Я сглатываю. Ощущаю щекотку в животе и между ног, и – ТЫ-ДЫЩ! Ай! Дыши, дыши, дыши – он без рубашки и сверкает, все мышцы переливаются рябью, точно вода. Словно он и есть вода.