– Симпатичный у тебя дом, – говорю.
– Это не мой.
– Ой. Верно. А чей?
– Друга нашей семьи.
– Слушай, здесь, наверное, градусов шестьдесят, не меньше, – говорю я. – Почему ты не откроешь окна?
– Не могу. – Исчезает в другой комнатке.
– Почему?
Тишина. Уэб выдвигает и с грохотом задвигает ящики, шум поднял такой, будто пристраивает к дому новое крыло.
У стены – небольшой книжный стеллаж со старыми книгами, подпертый кирпичами, и проигрыватель. В миске курится какая-то трава. Может, пачули? Тетя Луна постоянно ее жгла. Те благовония пахли лесной подстилкой, но тут запах более мятный.
Уэб вбегает в комнату, тяжело дыша и потея, неся с собой ножницы и какое-то шипастое растение.
– Ты нормально себя чувствуешь?
– Ага. Просто торопился.
– О…
Верно. Потому что. Мне. Нужно. Возвращаться.
– Так почему не можешь открыть окно? – повторяю вопрос.
– Прячусь.
– От чего?
– Не от чего. От кого.
– Тогда от кого?
– От этих ублюдков с другой стороны озера, приятель.
– Серьезно?
– Ага. Снимай футболку.
– ЧТО?
– Чтобы я мог намазать тебя вот этим. – Он ставит растение на стол и срезает несколько листьев. На срезах выступает прозрачный клейкий сок.
– Что это?
– Алоэ. Оно поможет. Поверь.
– Ты узнал об этом от деда?
– Ага. И еще от древних греков, римлян, египтян, китайцев и…
– Ладно, я понял.
– Ну?..
– Ладно.
Если не считать доклада, который не считается, потому что в классе было темно, а я был покрыт золотыми блестками, я никогда никому не позволял увидеть себя без рубашки. В смысле, я и себе-то не позволяю себя видеть без рубашки. Закрываю глаза, медленно стягиваю футболку через голову.
– Ой-ей! – восклицает он.
– Знаю. Я похож на лист красного картона.
– Хуже. Даже смотреть больно.
– Ага…
Он наносит сок алоэ на мой лоб. Холодное, слизистое жжение от его пальцев начинает пульсировать в шраме.
– Ай!
– Извини, приятель. Сначала может быть больно, но потом точно станет легче, обещаю, – произносит шепотом. Господи. Сижу, не открывая глаз.
От его пальцев начинают разбегаться разряды. Может, побочный эффект лечения. А может дело в его пальцах. Потому что, ох, елки, то, как он касается моей кожи…
Его руки…
Господи всемогущий, его руки.
Я и забыл, какие они нежные. Как листочки сушильной бумаги. Они массируют мою грудь.
– Как ощущения, нормально? – спрашивает Уэб мне в щеку. Его дыхание щекочет шею.
Я не в силах ответить.
Продолжает массировать. Разряд проходит через его ладони, словно мое сердце встряхивают электроды дефибриллятора. Переживи-передыши, переживи-передыши, переживи-передыши это…
Его ладони спускаются к ногам. Зигги! Помилуй! Нет! Словно электрические браслеты обвиваются вокруг бедер. Обжигая. Дыши, дыши, дыши… я не должен… этого делать… больно… распахиваю глаза.
Он в считаных сантиметрах от меня, его руки прилипли к моим ногам…
Я вдыхаю.
Он выдыхает.
Потом подается ближе.
Я сейчас такой каменный, что с моего конца можно запускать ракеты, а я и не почувствую. Зато знаю, что он чувствует. Он прижат к нему. И горит так, что из моего глаза катится слеза, которую я не успеваю остановить.
Уэб смахивает ее.
– Ты в порядке?
Киваю.
Тонем в глазах друг друга, как в тот момент во время доклада, единственные два человека во вселенной… разлучившись с ним на эти две недели, я почти забыл, как это было. Почти…
– Я рад, что ты вернулся, – шепчет он.
– Я… тоже…
– Не следовало тебе тем вечером говорить такие вещи, – укоряет Уэб. – Ты меня очень обидел.
– Я знаю, я…
– Я не представлял, что такое возможно. Что ты можешь меня обидеть. Что кто-то это вообще может сделать. Не так…
– Извини. Я испугался. А когда я пугаюсь, внутри меня рождается безумие. Это не оправдание, но…
– Ты не должен позволять им так с тобой обращаться.
– Что?
– Если бы ты не скрывался, может, у тебя внутри не было бы такого безумия…
– Хотел бы я, чтобы все было так просто…
– Да… я понимаю… я тоже… – Стирает с моей щеки еще одну слезу, опускается на колени и пятки. Его волосы разобраны на прямой пробор и струями стекают по груди. – Как странно, я…
– Что?
Опускает взгляд.
– Не знаю, приятель… Быть здесь… с тобой… Я обычно настолько погружен в свои мысли, но, когда мы вместе… – Теребит обмахрившуюся дырочку в джинсах. – Мои мысли словно уплывают прочь, и вещи… снова обретают смысл – даже теперь. Трудно объяснить…