Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию, она некритична, неправдоподобного для нее не существует. Она думает образами, порождающими друг друга ассоциативно, — как это бывает у отдельного человека, когда он свободно фантазирует, — не выверяющимися разумом на соответствие действительности. Чувства массы всегда просты и весьма гиперболичны. Масса, таким образом, не знает ни сомнений, ни неуверенности…»
Фрейд Дарвина читал, но мыслил по-своему. Дарвин видел схожесть человеческого и животного организмов. Фрейд видел животные импульсы в психике. В любом случае оба учения взаимоусилили друг друга, хотя сами психоаналитики мало внимания обратили на этот факт. По Фрейду, в глубинах бессознательного лежит не животный импульс, а вытесненное отцеубийство, чисто человеческое переживание. В одной из своих самых известных работ «Тотем и табу», написанной в 1912 году, он рассматривает трагедию, совершившуюся, по его мнению, в доисторические времена и приведшую к возникновению религии как таковой. Опираясь на изыскания современных ему ученых, Фрейд анализирует убийство праотца восставшими против его тиранического владычества единокровными братьями. Праотец в то же время — это соперник, поскольку ему принадлежат все женщины орды, и сыновья-страдальцы поневоле анахоретствуют. Ненавидя жестоковыйного правителя, обладающего единоличным правом на сексуальные утехи, сыновья расправляются с ним. Убийство отца, по принципам бессознательной логики, претворяется в убийство Бога, становящегося в дальнейшем заместителем убитого. Чтобы заглушить чувство жесточайшей вины, создаются нравственные предписания и нормы.
За 250 лет до этого Спинозу раввины отлучили от религии и за менее неординарные рассуждения о Боге, теперь же Фрейду его книга сошла с рук. В «Тотеме и табу» Фрейд использовал некоторые теоретические рассуждения других ученых и мыслителей — Дарвина, Аткинсона и в особенности Робертсона Смита, объединив их с открытиями и гипотезами психоанализа. У Дарвина Фрейд заимствовал предположение, что первобытные люди изначально жили небольшими ордами, каждая такая орда находилась под властью старшего самца, который управлял ею с помощью грубой и жестокой силы, присваивал себе всех самок и подчинял или убивал всех молодых самцов, включая собственных детей. Аткинсон помог отцу психоанализа предположением, что патриархальная система была сокрушена восстанием сыновей, которые объединились против отца, свергли его и на совместном победном пиршестве съели его тело. Наконец, следуя тотемной теории Робертсона Смита, Фрейд предположил, что структуру первичной орды, в которой властвовал один вожак-Отец, сменила структура тотемистского клана братьев. Чтобы ужиться друг с другом, братья-победители должны были отказаться от тех женщин орды, ради которых, фактически, убили отца, и согласиться ввести экзогамию, то есть «брак на стороне». После свержения власти Отца семьи управлялись матриархально. Но Отец и его воля не исчезли окончательно: Отца заменило некое животное, провозглашенное тотемом-покровителем клана; оно символизировало собой Предка (или предков вообще), служило духом-хранителем клана, и его запрещено было касаться или убивать. Однако раз в году весь клан собирался на совместное пиршество, во время которого «сакральное» тотемное животное разрывали на куски и пожирали. От участия в таком пиршестве никто не мог отказаться, ибо оно было не чем иным, как символическим повторением того самого отцеубийства, с которого начались все новые социальные законы, моральные заповеди и тотемистская религия.
Почти в любой религии человек изначально виноват, так как он греховен и не оправдывает надежд Бога. Фрейда раздражает тот факт, что в синагоге ли, в церкви ли, в мечети ли человек сразу должен встать в позу виноватого. «Грешен, батюшка, грешен». В этом Фрейд видит невроз. Мы ведомы заглушаемым, мучительным и стойким неврозом греха перед Богом и ожиданием заслуженного наказания, подчас за то, чего мы даже выдумать не в состоянии. Но тут человеку помогает уже устоявшаяся, набравшая силу религия, где, по принципу древнейших мистерий, приносят в жертву человека, и не просто человека, а сына того отца, перед которым мы все так ужасно виноваты. Сын искупает первородный грех. Получается, что религия сначала ставит человека в положение виноватого, а потом его же утешает. Но чувство вины остается одним из самых могучих рычагов, воздействующих на душу члена Церкви. Ведь в то же время сын и отец — едины. Религия таким образом позволяет человеку чувствовать себя спокойнее, служа ему бессознательной защитой от внутреннего хаоса страха и вины, ограничивая бессознательные импульсы. А с другой стороны, бьет тем же самым оружием, держа его в подчинении. Замкнутый круг.