А по Фрейду, любой невроз — это замкнутый круг, который надо разрывать. Фрейд считал религию общечеловеческим навязчивым неврозом, иллюзорным исполнением древнейших подспудных желаний, остающихся неудовлетворенными и вытесняемых в сферу бессознательного. Родительская фигура Бога-отца, которого мы наделяем властью миловать нас и нещадно карать, в огромной степени инфантилизирует человечество, то есть делает его не отвечающим за себя, изнывающим от страха наказания. И душа лелеет бессознательное желание отцеубийства, потому что вынести такой гнет нельзя. Эдипов комплекс человечества налицо. Это же происходит с образами вполне конкретных родителей в душе каждого отдельного человека.
Так из невропатолога, психиатра и психопатолога вырастает философ. Фрейд действительно не признавал за жизнью права на тайну, в самом сакральном смысле, дивности и мистичности человеческой души. Он искренне, как и все, что он делал, думал, что структуру личности пронизывает эдипов комплекс, а бессознательное — это скопище воспоминаний о травмах, о вытесненных жутких и не очень желаниях и страстях. Фрейд имеет дело с невротиками и неврастеничками, это понятно, но он просто не замечает психически здоровых людей, которые плевали на эдипов комплекс.
В конце концов, впасть в депрессию можно и из-за внешних причин, а не только из-за внутренних конфликтов в себе самом. Это заблуждение Фрейда побудило Юнга, «наследного принца психоанализа», на которого возлагались самые большие надежды, оставить своего друга и учителя, одно время игравшего жизненно важную роль в его становлении. Произошло это в 1913 году, незадолго до Первой мировой войны. Юнг в буквальном Смысле «ушел в себя» и погрузился с головой в те самые бездны бессознательного, которые открыл Фрейд. То, с чем он столкнулся в глубинах этого бездонного океана, окончательно убедило его, что, настаивая на одномерности нашей души, Фрейд неправ. Человеческая личность предстала его взору как уходящая вдаль и вглубь сокровищница творческих начинаний. В так называемом «бессознательном» оказалось не в пример больше созидательного и живого потенциала, чем это представлялось Фрейду. Это не исключает невротическую составляющую, просто она — отнюдь не вся душа. Юнг увидел в душе ее божественную, дивную суть и признал за ней, с трепетом и восхищением, ее причастность к священному и вечному. Фрейду же забираться в такие глубины просто не приходило в голову: он считал себя ученым, работающим с пациентами, с фактами, проверяющим свои положения на практике. Он писал трактаты. Он думал, что занимается наукой, а весь курьез заключался в том, что в этих научных изысканиях речь шла о самой парадоксальной, ускользающей и многомерной субстанции — душе человека. И так как Фрейд был человек, а значит, обладал этой же самой ускользающей и подносящей сюрпризы душой, замешанной на парадоксе, он временами противоречил самому себе. Основываясь на своих изысканиях, потребовавших немало смелости, Юнг приходит к выводу, что либидо, Эрос, есть фундаментальная движущая сила творчества, в которой сексуальное — лишь одно из ее разнообразных проявлений. Теория Юнга об устройстве психики человека словно расширяет и разветвляет коридор, проложенный психоанализом. Двойственность сочетания жизни и смерти проступает в амбивалентности архетипов, существующих глубоко в коллективном бессознательном — общем для всех нас древнейшем бессознательном. Эти могучие энергетические образы, образующие подкладку человеческой души, обладают двойственной природой: они и возрождают к жизни, и убивают. С ними надо учиться обходиться. Они являются во снах, а сны, по поэтическому выражению Фрейда, есть «дорога в царские чертоги», к тому, что таится в бессознательном и хочет заговорить. Когда Юнга спросили, как же он отважился противопоставить себя такому светилу, швейцарец ответил: «Карлик увидит дальше гиганта, если встанет гиганту на плечи».
Через несколько месяцев после разрыва с учителем Карл Юнг вступил с Фрейдом в отчаянную полемику. Высказал даже совершенно крамольную, с точки зрения Зигмунда, мысль: «Случаются неврозы, в которых на первый план выходит не сексуальное, а социальная адаптация, угнетенность трагическими обстоятельствами, соображения престижа, религиозный фактор. Последний я усмотрел в самом Фрейде. Очевидно, он хочет воздвигнуть преграду этому угрожающему содержанию сферы бессознательного. Он относится к сексуальности как к святыне, на которую надо взирать с религиозным чувством. Фрейд — великий человек, одержимый своим демоном».