– Что тут произошло?!. Что это у вас?! – словно оглушенный, Дэвид растерянным взглядом проводил странного типа и брезгливо ткнул пальцем в пакетик в руках Зигмунда.
– Кокаин, – спокойно ответил тот.
– Боже мой! Зигмунд! – раздосадованно вспылил Дэвид. – Вас нельзя ни на минуту оставить, чтобы вы не вляпались во что-нибудь!
Он выхватил пакетик и хотел было бросить его на тротуар, но, заметив вальяжно плывущую на встречу парочку констеблей, испуганно спрятал пакетик в карман брюк.
– Уходим в парк! – конспиративно приказал он Зигмунду и, подхватив его под руку, перевел через проезжую часть дороги ко входу в парк.
– Весьма интересный и любознательный молодой человек, – неспешно прогуливаясь по парку, позитивно охарактеризовал Зигмунд своего недавнего собеседника.
– Да? И о чем это вы так занимательно беседовали с первым встречным? – ревниво огрызнулся Дэвид.
– О моей несбывшейся мечте открыть препарат счастья, – грустно поведал Зигмунд.
– Зигмунд, кокаин – это зло! – с сожалением в голосе, будто раскрывая безжалостную правду, сказал Дэвид.
– Да… Я знаю… – горестно вздохнул Зигмунд, усаживаясь на ближайшую скамейку.
– Удивительная ночь! – романтично произнес он, глядя в черное звездное небо. – У меня был близкий друг. Эрнст фон Фляйшль, – вдруг выдал он. Дэвид внимательно посмотрел на Зигмунда.
– Дружба с ним много значила для меня… Он всегда был моим идеалом… Красивый, энергичный человек, обладающий чарующими манерами, присущими высшему венскому обществу… Прекрасный оратор, блестящий педагог и удивительный собеседник… Безгранично преданный своему делу… Мученик физиологии… Из-за собственной небрежности однажды при анатомическом исследовании он занес себе инфекцию. От смерти его спасла ампутация большого пальца руки, но продолжающийся рост невромы требовал повторных операций… Его мучили невыносимые боли и безмерные страдания, изнурявшие его в течение последующих десяти лет… Ему пришлось прибегнуть к морфию, к которому он болезненно пристрастился… Его рассудок под воздействием больших доз морфия стал изменять ему… Он пытался освободиться от пагубного пристрастия, но эти попытки лишь приводили к усилению его физических мучений… После смерти горячо любимых им родителей он много раз повторял, что покончит с собой, поскольку, по его мнению, ему так долго не продержаться… «Я не могу этого выносить, – говорил он, – постоянно заставлять себя делать все с усилием в три раза большим, чем это требуется другим, когда я так привык делать все легче, чем они. Никто другой не вытерпел бы того, что я терплю»… В то время я наткнулся на сообщение в Детройтской терапевтической газете об использовании кокаина вместо морфия и предложил ему перейти на кокаин… Фляйшль ухватился за него, как за спасительную соломинку… но я, вдохновленный целительными свойствами кокаина, даже не подозревал, каким несчастьем обернется моя идея…
Зигмунд погрустнел и съежился от порыва легкого ветра.
– На какое-то время кокаин оказался очень действенным, однако вскоре состояние Фляйшля ухудшилось. Однажды, придя к нему, я не мог достучаться в дверь. Позвав на помощь Оберштейнера и Экснера, я обнаружил Фляйшля лежащим на полу в полубессознательном состоянии… Я просидел с ним всю ночь… И это была лишь одна из многих подобных ночей, которые я провел с ним в течение следующих месяцев. К этому времени Фляйшль принимал громадные дозы кокаина… Я заметил, что за прошедшие три месяца он потратил на кокаин не менее 1800 марок, что означало прием целого грамма кокаина в день… Эти ужасные дозы сильно повредили ему… Среди симптомов кокаиновой интоксикации у Фляйшля были приступы, потеря сознания, часто с конвульсиями, сильная бессонница и отсутствие самоконтроля, выражавшееся, в том числе и в эксцентричном поведении… Постоянное увеличение ежедневной дозы приема кокаина привело, в конце концов, к белой горячке… Ему мерещились белые змеи, ползущие по его коже… Он был неудержим в своем страхе и возбуждении… Вскоре наступил кризис… Придя как-то вечером к нему, я застал его в ужасном состоянии и вызвал его лечащего врача Брейера. Я снова остался у Фляйшля на всю ночь… Это была самая ужасная из всех проведенных в этом доме ночей… Я полагал, что мой бедный друг не протянет больше шести месяцев, однако ошибся… Его болезнь затянулась на шесть долгих и мучительных лет… Пока в один день его состояние безнадежно не ухудшилось… Его безвременная кончина стала для меня страшным ударом…