Если есть читатели, которые не убеждены в правильности этого вывода, то я могу только порекомендовать им заглянуть в книгу Стэннарда; там находятся все те доказательства, которых мы здесь неизбежно могли коснуться лишь кратко.
То, что было сказано о фрейдовской «психоистории», точно так же – и даже в еще большей мере – справедливо для вклада Фрейда в антропологию. Его соответствующая теория, которую он изложил в Тотеме и табу (1912/1913), известна достаточно хорошо, чтобы здесь требовалось длинное введение. По его представлению, человечество начинало свой культурный подъем при такой форме социальной организации, в которой один отдельный сильный мужчина-самец диктаторским образом господствовал над всем племенем и, в особенности, обладал исключительной сексуальной властью над его сестрами и дочерями. Когда теперь – со старением – «патриарх» становился слабее и в то же время его подрастающие, но сексуально отодвинутые на задний план сыновья становились сильнее, они замышляли заговор против своего тиранического отца, убивали его и затем его съедали (как будто к празднику в честь этого события). Но у братьев возникали чувства вины, и последствием было то, что они подавляли свое желание половой связи с их матерями, сестрами или также дочерями. Чтобы искупить убийство и каннибальскую оргию, они создали миф о тотеме, зверином символе их отца, причем использование соответствующего животного в пищу они сделали табу (кроме как по ритуальному поводу). Так «вытесненное» первоначальное отцеубийство превратилось через наследственные следы воспоминания в расовом бессознательном следующих поколений в (универсальный) эдипов комплекс и – в институционализированном виде – в табу инцеста в пределах главной семьи, в групповую экзогамию (т.е. запрет браков внутри собственной группы), в тотемизм (почитание тотема) и многие другие характерные особенности, которые мы еще сегодня встречаем у примитивных культур.
Эту чрезвычайно анахроническую концепцию Фрейд использовал с целью сделать понятным различие отдельных культур. И так, как он в своей теории развития детей принял последовательность стадий как зеркало психогенеза всего человечества, он теперь отождествил душу дикаря с детской психикой и постулировал, что каждый человек воспроизводит эволюцию культуры всего человечества, проходя бывшие примитивные степени развития вплоть до зрелости. При этом некоторые культуры, так же, как и некоторые индивидуумы – во многих пунктах своего развития оказываются в состоянии застоя, прежде чем они достигают «цивилизованной» ступени – зрелости. Это на самом деле захватывающее дух представление, все же, ему, к сожалению, не достает какого-либо доказательного материала; так как оно не совпадает с историческими фактами, да еще и поддерживающая его логика и методология не является приемлемой. В этом смысле Франц Боас, вероятно, наиболее выдающийся антрополог своего времени, также высказывался о спекуляциях Фрейда отрицательно: В то время как мы приветствовали применение какого-либо методического прогресса психологического исследования, мы никак не могли бы принять как прогресс этнологического метода перенесение нового, одностороннего метода психологического исследования индивидуума на социальные феномены, о которых известно, что они определяются исторически и подчиняются влияниям, которые вообще не сравнимы с теми, которые контролировали психологию отдельного человека.
За этой критикой последовал важный эмпирический труд Бронислава Малиновского, который попытался опровергнуть универсальность эдипова комплекса. Как указывал Малиновский, аборигены острова Тробриан жили в культуре, где брат матери – а не отец – был авторитетной фигурой для ребенка. Это значило, что воспитательная власть и дисциплинарные мероприятия исходили не от мужчины, который пользовался сексуальной монополией у матери ребенка, вследствие чего отношение отца и сына было лишено той противоречивой смеси любви и ненависти, которую Фрейд (якобы) наблюдал у своих европейских пациентов.
Следующий удар по теориям Фрейда надеялись нанести с помощью результатов практических исследований Маргарет Мид на Самоа. Боас в свое время поставил ей задание опровергнуть гипотезу узкоограниченной расовой или общечеловеческой наследственности культурных форм. Согласно ее сенсационным сообщениям, у жителей Самоа жизнь подростка вовсе не была временем принуждения, также ребенок, похоже, необязательно развивал больше фантазии, чем взрослый, и женщина не должна была обязательно быть пассивнее мужчины, и так далее. К сожалению, работа Мид, как выяснилось впоследствии, оказалась настолько низкого качества, что Дерек Фриман недавно смог утверждать в своей книге Margaret Mead and Samoa (1983), что рассказ Мид практически в каждой детали противоречит свидетельствам всех многочисленных других антропологов, которые изучали культуру аборигенов Самоа.