— Вот оно ваше хвалёное милосердие, — в запальчивости крикнула Шарлотта, — я хотя бы честнее вас: я не проявляю его, но и не попрекаю им.
— Возможно потому, что оно вам не доступно?
— А что вы можете поставить себе в заслугу кроме любопытства?
Шарлотта уже сама себя не слышала. Маленькая, обезумевшая от неловкости, от стыда и массы других чувств, она, едва не подпрыгивая, сжав кулачки, наскакивала на мужчину, возвышавшегося над ней, словно скала, и видела в неумолимом взгляде приговор себе и от того не могла остановиться.
— Что я видела от вас, кроме сухого приветствия и жалких подарков на рождество?…
Беспросветный, ледяной мрак накрыл сознание Эрика. Он был столь велик, что отнял у него способность двигаться, говорить и даже дышать. Ему показалось, что он вмиг лишился своего тела. Дикий гнев требовал придушить, женщину, которая совсем недавно, казалось, даже нравилась, но руки не слушались — он просто их не чувствовал и даже не видел. Лишившись на миг зрения и слуха, он едва не упал, потеряв ориентир. Испуганный крик и плач Шарля привёл его в чувство. Пугаясь своих собственных движений, Эрик вихрем развернулся, так быстро, что комья земли полетели на платье Шарлотты из-под каблуков сапог, и исчез так же внезапно, как и появился, оставив за спиной рыдающих Шарлотту и детей и онемевших Дариуса и Амину.
Комментарий к - 14 -
* “Исповедь сына века” Альфред де Мюссе
** Никколо Паганини
*** Place de la Nation
========== - 15 - ==========
С большим трудом Шарлотта добралась домой. Её пришлось почти нести на руках. К вечеру изнеможение вылилось в истерику, за ней последовала дикая мигрень. Амина вертелась, как белка в колесе, — делала примочки, поправляла подушки, бегала то за врачом, то за лекарствами. Дариус взял на себя заботу о детях. Иначе Амина просто лишилась бы чувств от усталости. После того, как хозяйка, наконец, отпустила её, она кое-как добрела до своего дома и осела прямо на пол, едва зашла в комнату. Мари засуетилась, помогая подняться. Усадила на стул, сняла ботинки, растёрла руки, и вскоре аромат травяного чая привёл Амину в чувство. Она отогрелась, и физическая усталость понемногу стала отступать. Закончив хлопотать, Мари уселась напротив подруги. И тут от изнеможения или от какого-то иного чувства Амина горько расплакалась, едва ли не горше, чем в тот момент, когда поведала Мари о совершённом над ней насилии. Мари пересела поближе. Подруги сидели рядышком, держась за руки. Амина сбивчиво пересказала утреннюю сцену, которой стала свидетельницей. И по мере рассказа оцепенение, охватившее её душу, стало отступать. Ей стало легче. Свечу не зажигали, и вскоре в комнате стало совсем темно.
— Неужели он действительно настолько плохо выглядит? — немного помолчав, спросила Мари.
— Не знаю, можно ли назвать это «плохо выглядит», но он на самом деле очень уродлив. Мне кажется, это что-то врождённое. Я помню как-то раз, когда я ещё была маленькой, я случайно подслушала разговор двух соседок. Мы тогда уже жили в Париже, и матушка скончалась к тому времени. За мной присматривала соседка, которую я называла тётушкой Мод. Как-то она вывела меня на прогулку. Она стояла возле дома, а я бегала неподалёку. Мимо нас прошла какая-то женщина. Она несла ребёнка, укутанного так плотно, что и кончика пальцев не было видно из тряпок. Мне стало любопытно и я подошла к тётушке поближе, чтобы расспросить об этой женщине, и услышала, как они с другой соседкой обсуждали прохожую. Та была очень бедно и неряшливо одета и соседки долго судачили об этом. Потом тётушка спросила соседку, знает ли она, что с ребёнком, которого женщина несла на руках, почему он так сильно укутан. Соседка хихикнула и, косо глянув в мою сторону, сказала, что это торговка с соседнего базара и в наказание за своё распутство она получила ребёнка-урода. Тётушка удивилась. Соседка пояснила, что во время беременности эта женщина заразилась дурной болезнью, поэтому и ребёнок такой. Я, конечно, навострила уши, такая уж я была любопытная, но они, заметив это, быстро перевели разговор на другое. Помнится, я долго пыталась разузнать, что это за болезнь такая — тётушка Мод переводила разговор на другое, а отец отвесил мне такую затрещину, что я больше никогда и ничего у него не спрашивала. Не знаю, что стало причиной уродства Эрика, но если это… мне кажется неправильно, когда ребёнок так наказан за грех своей матери… да и грех то был или нет, ведь никто не знает. Может быть, дело совсем в другом.
— Всё же, когда человек немного… некрасив это вызывает неприязнь, — осторожно заметила Мари. — Сразу возникают всякие мысли. И не каждому дано принять калеку или уродца. Одно дело, когда ты смотришь на такого человека в цирке — ты платишь деньги за представление и тем успокаиваешь свою совесть, стараясь не думать о том, каково ему, этому человеку, который развлекал тебя необычным видом. Ты надеешься, что в обычной жизни он такой же как все и его уродство лишь театральный костюм. Однако, всё иначе если он рядом с тобой всё время. — Гризетка старалась говорить мягче и душевнее, учитывая взвинченное состояние подруги.
— Мне жаль его, Мари. Ты бы видела его глаза, когда он ругался с мадам. — Амина словно не слышала слов. — Казалось, руками он готов был разнести всё вокруг, этот его волшебный голос грохотал, как гром — удивительно, как вся ярмарка не сбежалась к нам, чтобы поглазеть на бесплатное развлечение. Но потом хозяйка сказала что-то злое, я хорошенько даже и не помню что, и он как-то враз замолчал, не то, что перестал говорить, а… не знаю, как объяснить… как будто всё вдруг в нём остановилось, заледенело, даже сердце перестало биться. Мне даже показалось, что он сейчас упадёт. Я уверена, амджа* тоже что-то такое почувствовал, потому что как-то сдавленно охнул. Шарль заплакал у меня на руках. Тут Эрик глянул в нашу сторону и в глазах его мелькнуло такое странное выражение… Ты знаешь, Мари, его глаза под маской очень трудно разглядеть — они очень глубоко упрятаны, но я увидела, а, может быть, почувствовала, как они под влиянием жестоких слов наполняются болью, как две чаши наполняются водой, если их подставить под струю фонтана. Он очень одинок и очень несчастен. Я никогда не осмелилась бы расспрашивать о нём никого, но из обрывков и оговорок я узнала, что он недавно пережил какое-то несчастье.
— Может быть, тогда он и потерял своё лицо?
— Нет, это было что-то другое, какое-то разочарование или потеря кого-то очень близкого.
— Ты любишь его… — вздохнула гризетка.
— Да, Мари, — просто и буднично согласилась Амина, сказала так, словно говорила о стоимости картошки на базаре. — Это очень странно. Я понимаю, что должна бы бояться его лица, и, возможно, его самого, а ведь он бывает очень страшен. Не могу описать каким образом, но в тот момент он показался мне гневным могучим божеством, в которого верили древние греки. Да простит мне Господь эти слова! Казалось, он разнесёт всё вокруг, если просто пошевелится, но он оставался недвижим, и это ужасало ещё больше. И я боялась его, едва сдерживалась, чтобы не убежать. Не пойму, как у мадам хватило мужества вообще ему перечить. Я тряслась, но только до тех пор, пока не посмотрела ему в глаза. Тогда я забыла обо всём…
— Прямо колдовство какое-то!
— Наверное. Хотя в глазах нет ничего особенного. Они немного странные, но в общем вполне обычные светло-карие глаза.
— Почему странные?
— Иногда полыхают, как угли в камине. Мне кажется, что это происходит помимо его воли, когда он испытывает какие-то сильные чувства. А вот что действительно в нём волшебно — это голос. Слушала бы и слушала его бесконечно.
— Будь осторожна, Амина.
— Не волнуйся, Мари, ты ведь сама говорила, что мне нечего терять.
Гризетка цокнула языком:
— Ну, во-первых, я сказала, что тебе ещё нечего терять, а вовсе не уже нечего, а во-вторых, я имела ввиду нечто иное.
Она решительно встала, отыскала свечу и зажгла её. Но зажжённая свеча почему-то не прогнала сумрак, подступавший со всех сторон. Он как будто сгустился и стал плотнее или, может быть, твёрже. Так и хотелось отодвинуть его. Очажок света манил приблизиться и отогреться в его лучах, но он был слаб и места рядом с ним не хватало даже для того, чтобы согреть руки.