— Понимаю, дорогая, ты беспокоишься обо мне — спасибо тебе за это, ты очень добра, — на лице Амины сверкнула улыбка, осветившая сумрачную комнату, как последний лучик закатного солнца подсвечивает клубящуюся грозовую тучу. После того, как он гаснет, мрак кажется ещё более беспросветным, а надвигающаяся гроза неминуемой и бесконечной. — Не думай, что я не ценю твоих слов и предупреждений, но когда я смотрела на его лицо, я ужасалась, я и сейчас порой цепенею от страха, когда вспоминаю его в мельчайших деталях. Однако, стоило мне закрыть глаза, я начинала просто чувствовать его присутствие, и мне становилось так хорошо! Я не знаю, в чём тут дело. Закрыв глаза, я не забывала о том, что он уродлив, как помню и сейчас, но это становилось как будто не важно. В такие моменты мне хотелось, чтобы он меня обнял. Мне и сейчас хочется этого. Я думаю о том, какими будут его объятия, каково будет мне, если я дотронусь до него, и я боюсь этого, я боюсь его прикосновений, но не потому, что память моя рисует его лицо перед моим внутренним взором, а потому что … потому что в моей жизни был Марсель. — Руки её мелко задрожали, как бывало всегда, если воспоминания накатывали, и не было возможности скрыться, спрятаться от них. — Словом, я и сама не знаю, что со мной. Наверное, если бы можно было выбрать жизнь в слепую, но рядом с ним, я бы выбрала…
— Что ты говоришь, дурочка, — ахнула Мари, — как можно желать отказаться от дара зрения ради непонятного и, возможно, неосуществимого счастья? Ты ведь не знаешь этого человека. А вдруг мадам права? Она знает этого господина дольше, чем ты. Вы едва ли перекинулись парой слов. Неужели несколько бессонных ночей у его постели, когда он не мог даже посмотреть на тебя, обратится к тебе со словами благодарности или проклятия, хоть с чем-нибудь, из чего ты могла бы почерпнуть сведения о нём или его характере, привычках и устремлениях, привели тебя к таким мыслям?
— Наверное, ты права, как всегда. Но у меня такое чувство, как будто я знаю его очень давно и очень хорошо, словно мы прожили бок о бок много лет.
— Мой бедный мотылёк обожжёт свои крылья, если приблизится к такой яркой свечке, — опечалилась Мари.
— Возможно, это моя судьба.
— Лучше бы ты меньше верила в судьбу и больше в себя…
— Да, наверное, — повторила Амина, — только что-то внутри меня уверено, что мой путь избран за меня ещё до моего рождения. Я не знаю, что кроется за спиной у Эрика, но за моей спиной клубится такой мрак, что впереди меня уже ничего не страшит.
— Ты хочешь подарить себя мужчине только потому, что думаешь, что худшее с тобой уже случилось? — ужаснулась гризетка.
— Я отдаю не себя, я отдаю в дар свою преданность — единственное, что у меня ещё осталось. Я уверена — ему нужна такая преданность и он оценит её. Меня только немного страшит, — Амина смолкла, уставившись в стену невидящим взглядом. Молчание тянулось, и конца ему не было.
— Что? — тихо спросила Мари. Установившаяся тишина вызывала в ней какое-то благоговение. Амина глянула в ответ и робко улыбнулась, щёки окрасил слабый румянец.
— Того, что бывает после …
— После чего? — не поняла гризетка, но в следующую минуту тихая улыбка расцветила её и без того очаровательное личико, тёплая мягкая рука осторожно погладила тонкие дрожащие пальцы, уцепившиеся за чашку с чаем, как за спасительную соломинку.
— После, — повторила Мари, — говорят, что после всё случается само собой и не даёт времени задуматься ни о чём. У меня пока не было никакого после, так что ничего не могу сказать, — бой часов заглушил тихий вздох.
Время приближалось к полуночи.
— Наверное, — покорно согласилась Амина и склонила покрасневшее до корней волос лицо над чашкой. — Мне не долго осталось, Мари, — через некоторое время вдруг сказала она, и голос её по мере того, как она говорила, наливался какой-то странной силой.
Гризетка чувствовала это всей кожей. Она испуганно смолкла, не решаясь прервать подругу ни словом, ни восклицанием. Сейчас, в эту минуту, что-то вершилось — что-то, чему пока не было названия. Лицо Амины вдруг осунулось и побледнело. Между бровей залегла глубокая складка, которой раньше не было, и она одна вдруг сделала облик девушки старше на много лет, чего не удалось сделать горестям.
— Не сегодня так завтра Марсель отыщет меня. Ты говорила, что он кружит поблизости, я тоже видела его издали. Случайность это или нет — не знаю. Но я больше не могу прятаться. Я больше не стану прислушиваться к нему и исполнять его приказания, и он убьёт меня или я сама.… Подожди, Мари, выслушай меня. Поверь, мне нелегко произносить эти слова, особенно тебе и особенно теперь, когда я сижу и смотрю в твои глаза. Ты так много сделала для меня. А я…. Это случится. Я почти готова. Мне всё же немного страшно, но я стараюсь убедить себя в том, что таков мой путь. То недолгое время, что мне осталось, я хочу подарить тому, кому оно нужнее, чем мне. Не думай, дорогая, что я, забыв обо всём, кидаюсь головой в омут. Спешки здесь не было, нет. Я, конечно, и не думала много, но и не торопилась с своим решением. Я рассказала об Эрике, едва мы познакомились с тобой. Ты знаешь меня лучше всех и от тебя у меня не было секретов, поэтому я и говорю это сейчас. Конечно, я тогда не знала, что это Эрик, но я любила его уже тогда, когда даже не была уверена — не приснился ли он мне. Когда несколько недель назад он вдруг возник передо мной, я была потрясена до глубины души. Если бы стул, на который я собиралась сесть, вдруг заговорил со мной человеческим голосом, я удивилась бы меньше. В действительности всё оказалось гораздо прекраснее, чем я мечтала, и в то же время куда ужаснее, чем могла я себе вообразить. Я и боюсь его, но меня и тянет к нему. Я хочу преодолеть этот страх, но не убегая. Я хочу заглянуть в его глаза, я хочу снова услышать ласку в его голосе. Я хочу, чтобы он обратился ко мне, а не к неведомой мне Кристине. — В голосе Амины вдруг мелькнула непривычная уху ярость. Мелькнула и пропала. — Я хочу, чтобы он забыл её! Даже если я не сумею внушить ему любовь, я буду счастлива тем, что научусь любить его сама так, как должно, а если придётся покинуть, то надеюсь, что меня утешит мысль о том, что я сумела согреть чьё-то сердце. Это сердце много терпело и страдало, я хочу подарить ему немного счастья. Разве это неправильно?
Слушая, как спокойно, уверенно и отрешённо говорит Амина, Мари заплакала. Амина вдруг открылась совсем с иной стороны. Прежняя её робость ушла. Но произошло это не потому, что нашлось то единственное ради чего стоит жить, а потому, что оно было утеряно вдруг, в одночасье. Когда кругом, на всём обозримом пространстве видно лишь пепелище, первое, что приходит в голову — лечь и ждать пока смерть придёт. Здесь нет уже места робости или страху. И Мари показалось будто подруга в единый миг оказалась настолько далеко от неё, что потребуются годы, чтобы преодолеть расстояние вдруг разделившее их, как глубокая пропасть или непролазная чаща.
— Неужели ты правда веришь в то, что говоришь? Ты хочешь убедить мужчину в том, что любишь его, и бросить? Милая, это жестоко. Нельзя любить и держать камень за пазухой, — пыталась образумить подругу Мари.
— Наверное, это так и выглядит, — качнула головой Амина, — но подумай, Мари, тот, кто мечтает о любви и готов дарить её несмотря ни на что, разве не хочет он с её помощью избежать смерти и, возможно, жить вечно, разве нет? Я не хочу обмануть, я только хочу попробовать избежать судьбы своей. Вдруг мы поможем друг другу, вдруг именно для этого я и рождена на свет? Ты хотела, чтобы я меньше думала о судьбе, ты видишь — я стараюсь, я пытаюсь противостоять тому, во что верю …
В глазах её блеснула мрачная решимость, упорство, порождённое горечью и болью, упрямство, способное как погубить, так и возродить. Всё здесь зависело от точки отсчёта, от направления, которое она, Амина, могла избрать. И Мари опасалась, что выбор уже сделан и сделан в тяжкую минуту, и путь этот ведёт к гибели. Неужели, бессонные ночи в Сен-Клу породили это безумие? Безумие, признаки которого проявились только теперь, когда уже ничего нельзя было сделать. Мари угадала это и сейчас, в эту минуту, скорбела о своей невнимательности. Печалилась о том, что не разглядела, не угадала раньше — любовь, порождённую чудовищным одиночеством, любовь вечную, не признающую границ ни во времени, ни в пространстве, любовь, способную вознести выше облаков, но неизбежно разрушающую тех, кто осмелится принять её в своё сердце, ибо такая любовь не терпит соперников, будь то даже сама жизнь. Оставаясь вечным сиянием, она заменяет тем, кто последует за ней, весь мир. Мари сидела и молча плакала, впервые обессиленная, сражённая обстоятельствами, которые она никак не могла изменить.