Выбрался за решётку. Улицу скрывали густые сумерки. Небо — ещё светлое без единой звёздочки — нависало над городом, и только поэтому тьма не завладела Парижем окончательно. Неподалёку у стены кто-то был. Забыв осторожность, Эрик в первый момент не обратил на это внимание. Но человек шагнул ему навстречу и окликнул. Он узнал этот голос.
— Зачем ты пришла? — глухо и бесстрастно спросил он.
— Мсье Эрик, я… — Амина замялась, не зная, как сказать то, что само просилось на язык. Эрик был неприветлив — она видела это и понимала его, и не допускала мысли, чтобы обидеться. Она только боялась, что он не захочет выслушать её. Всё, что она знала об этом человеке, говорило в пользу такого предположения. Но она была полна решимости сказать то, ради чего пришла. — Эрик, я хотела извиниться…
— Мне не нужны извинения, — резко перебил он её и пошёл прочь, не оглядываясь.
Догонять его она не решилась, боялась расплакаться в самый неподходящий момент, да и разговаривать на ходу было всё же неудобно. В том, что начав движение, он не остановится, она была уверена, а вот в том, что сумеет сказать нечто, что привлечёт его внимание — нет. Она снова отошла к каменной стене и села прямо на землю, приготовившись ждать столько, сколько будет нужно. Впервые Эрику представилась возможность встретиться с силой, во много раз превосходившей в мощи его собственную. Амина собиралась познакомить его с терпением.
Через два или три часа блужданий Эрик вернулся и увидел её, прикорнувшую на тротуаре, но ничего не сказал, даже не повернулся в её сторону. Эта сцена повторялась не раз и не два. Днём он сидел в разрушенной гостиной или бесцельно бродил по дому, или спал, где придётся — иногда в своём гробу, иногда в кресле, иногда прямо на полу. Чаще — разглядывал огонь в камине, неожиданно открыв в таком созерцании удовольствие. В сумерках выходил и неизменно видел у стены маленькую фигурку. Сидела ли она тут днём он не знал, поскольку при солнечном свете не поднимался к решётке. И однажды Эрик просто не смог не подумать о ней. На шестой или седьмой день он вышел к вечеру — она сидела всё там же, кутаясь в старенькую шаль. Амина глянула в его сторону и тут же опустила голову и закусила губу, чтобы скрыть дрожь от холода, пробиравшего до костей.
Он подошёл, взял её за руку и повёл за собой в глубину подземелья Гранд Опера.
Комментарий к - 15 -
* дядя (турецк.)
========== - 16 - ==========
Амина стояла и оглядывала результат буйства хозяина дома. Он сам, оставив её посередине гостиной, уселся в кресло у камина и молча ожидал, пока она соберётся с мыслями и, наконец, скажет то, зачем пришла. Потеряв терпение, окликнул:
— Ну?
Она дрожала от макушки до кончиков пальцев ног и не только от холода. На минуту ей показалось, что она забыла, как говорить. Он сидел, не шевелясь, смотрел в едва тлеющий камин, изредка быстро почти незаметно оглядывая её с ног до головы. Но тут же отводил взгляд — не от смущения или неловкости, а от безразличия. Ему было всё равно. Но почему же он тогда привёл её сюда, если ему всё равно? Мог бы оставить на улице.
— Я… я хотела объяснить… хотела рассказать, — она запнулась и внезапно закашлялась, — можно мне воды, — робко попросила Амина, не решаясь взглянуть на Эрика.
Минуту спустя перед её глазами, уставившимися в пол, появился стакан. Она отпила немного, хотела попросить разрешения сесть, но не решилась. Сжимая стакан в руке, огляделась, пытаясь найти место, куда бы его примостить. Не нашла. Стакан так и остался в руках.
— Лучше? — поинтересовался Эрик.
Теперь он смотрел прямо на неё. И под его взглядом она ещё сильнее покраснела, губы задрожали. Это было просто невыносимо! Легко быть решительной, когда за твоими движениями не наблюдает пламенеющий взор. Он стоял рядом спокойно и неподвижно, не слышно было даже его дыхания, словно это был не человек, а механизм. Амина чувствовала, что сейчас она ближе, чем когда-либо к признанию, которое теснится в её сердце. Страх сковывал её язык, но сила чувства была столь велика, что никакие оковы скоро не смогут его удержать, и она признается, сбиваясь на каждом слове, стыдясь и краснея под внимательным взглядом. Она признается и совсем не в том, ради чего пришла…
— Что ты молчишь? — голос его звучал сердито и нетерпеливо.
— Я пришла, чтобы объяснить и извиниться, — Амина быстро глянула — благодарение Богу — он был в маске.
— Что-то требует объяснения? — удивился Эрик. — Что до извинений — я уже сказал, они мне не нужны. Да и если бы они были нужны, то извиняться должна твоя хозяйка, а вовсе не ты. Насколько я помню, ты всё время жалась в сторонке, как перепуганный мышонок. Мадам Дюпон всего лишь сказала правду, а правда не оскорбительна, — и, подумав, добавил, — и хорошо, что правда обнаружилась сейчас.
Он отвернулся и отошёл к камину, осколки захрустели под тяжёлым шагом. Прислонившись к мраморным изразцам, уставился на тлеющие угольки. Его фигура, поза, пальцы в перчатках, поглаживающие камень, — от всего веяло холодным равнодушием, словно не живой человек стоял теперь перед ним в его жилище, а осколок, ненужная и неинтересная вещь, ещё недавно зачем-то привлёкшая его внимание, а теперь давний интерес вызывал только недоумение.
— Я хотела объяснить слова мадам о моём брате, — как можно твёрже попыталась сказать Амина, но голос её предательски дрогнул, и она снова замолчала теперь уже от подкатившего к горлу всхлипа. Воспоминание о том, как она обнаружила раненого Эрика, было ещё слишком живо, несмотря на давность произошедшего.
— Тогда, на ярмарке, мне показалось, будто мадам прямо обвинила меня в том, что произошло. Дело в том, что мадам… она некоторым образом права… в вашем ранении действительно виноват мой брат. Но… но я узнала об этом спустя много дней… уже после того, как всё случилось. Если бы я только знала… раньше…
Эрик едва заметно покачал головой, то ли выражая готовность слушать, то ли отрицая желание возвращаться даже мысленно в тот вечер.
Амина стояла, переминаясь с ноги на ногу, чувствовала жар, приливающий к щекам, и не могла подобрать слова. Если бы только Эрик подбодрил её хотя бы одним словом, заговорил с ней ласково или грозно, хоть как-нибудь. Если бы он сдвинулся с места, возможно, ей было бы проще, но тогда он не был бы Эриком.
Он молчал и не двигался, но не потому, что хотел её мучений или радовался им. Эрик даже не думал, что его поведение как-то может влиять на её решимость, на способность произносить слова. В первую минуту он даже удивился, что ей вообще пришла в голову мысль что-то объяснять и оправдываться. Желая изо всех сил, чтобы его чувства принимались в расчёт, Эрик оказался не готов к тому, когда это случилось.
— Эрик, я, — она глубоко вздохнула и, словно ныряя в омут, быстро заговорила, глядя в пол, боясь поднять глаза и увидеть ответ на лице слушателя. Но по мере того как она говорила всё дальше, чувствовала она себя всё свободнее и слова находились сами. — Я родилась в Турции. Мой отец был цирковым наездником и, поверьте, очень хорошим наездником. Женившись, он пожелал бо́льшей свободы, но номера, которые он создавал со своей лошадью, пользовались большой популярностью, поэтому хозяин цирка не желал отпускать его, удерживая самыми разными способами от обещаний до угроз, но эту часть жизни я знаю только с его рассказов. Ещё до своей женитьбы он взял на воспитание маленького мальчика, который остался сиротой. Моя мать приняла его, как своего сына, и они жили некоторое время вместе в Константинополе. Вскоре отцу надоела подневольная жизнь, и он захотел организовать свой цирк наездников. Пришлось долго таиться, чтобы осуществить свой план. Наконец, представился случай, и мы бежали во Францию. Мне было тогда всего-то несколько месяцев. Путешествие было очень тяжёлым, мама заболела. Она угасла очень быстро. От прежних планов пришлось отказаться. Отец с братом поступили в цирк и стали делать то, что умели — управляться с лошадьми. Некоторое время мы жили так и, в общем-то, не бедствовали. Когда я подросла, я овладела искусством танца на большом шаре. Но потом случилось несчастье: во время одного из выступлений отец, выполняя трюк, прыгнул раньше и приземлился прямо перед скачущей лошадью. Столкновения нельзя было избежать и копыта лошади повредили ему позвоночник. С той поры всё пошло наперекосяк. Марсель очень изменился, может быть виноваты были в том обстоятельства, в которых оказались мы, а, может быть, он всегда был таким, но раньше я не замечала…