Этот дом до революции принадлежал богатому домовладельцу, потом его передали в жилой городской фонд, а хозяину предоставили в нем одну единственную комнату и часть общей галереи (коридора). В его семье было девять человек, и жить в одной комнате многодетной семье было трудно и тесно.
В типичном восточном дворике, напоминавшем колодец, с утра и до позднего вечера играли дети. Шум их голосов смолкал лишь тогда, когда ребятишек загоняли домой.
Комната, которую предложил маклер, была темная с низеньким потолком и единственным окном, выходящим во двор-колодец. На противоположной от входа стене две вместительные ниши, в каких жители этих мест хранят постельную принадлежность. Глубокий, на все три этажа воздуховод, выходящий на крышу дома, создавал естественные условия для вентиляции. Вот и все приметы жилища, к которым я хотел добавить «главную» деталь — в помещении этом хозяин когда-то держал свой фаэтон для выезда.
Комната стоила родителям золотых часов матери, серег, колец и других, проданных на «кубинке», вещей.
С этого времени мы стали обладателями «своей», на самом же деле государственной, комнатушки. Чуть позже к каретнику была пристроена крохотная галерейка и условия жизни нашей стали заметно лучше.
Через год в Баку из Ирана приехали родители матери. Мы были рады приезду дедушки и бабушки и совершенно не чувствовали тесноты и неудобств в маленьком каретнике.
Жизнь начала принимать свои обычные формы — быстро знакомились и сближались дети, а затем родители. Жители нескольких квартир первого этажа очень скоро стали единой семьей.
Уж так повелось на Востоке, что беду и радость разделяют соседи вместе. Уважение к чужой вере, народным традициям, культуре были в каждой семье, и никто не чувствовал национального превосходства или ущемления.
Пять семей проживало на первом этаже. Среди них две азербайджанские, одна аварцев, семья казанских татар и наша — русская. Но жили мы все единой семьей.
Мы с сестрой посещали среднюю школу № 18 на «Шемахинке». Сестра была старше меня и училась на класс выше. В доме часто собирались друзья. Я как-то не задумывался над тем, что влекло их в наш дом. Я был неприметным мальчиком невысокого роста и младше многих по годам, так как после окончания первого класса был определен в третий и, таким образом, стал младше своих сверстников. Дети же всегда хотят быть взрослыми и самостоятельными, прибавляя себе годы. Среди учеников своего класса я постоянно ощущал свою возрастную «неполноценность», которая ко всему подчеркивалась еще моей детской внешностью.
Моя строгая матушка относилась доброжелательно к друзьям, потому что я был всегда у нее на глазах, и она без особых усилий следила за моим поведением, храня от дурного влияния.
Завсегдатаем в доме был Борис Алонзов, высокий, крепко сложенный блондин, родом из республики немцев Поволжья, с необыкновенной для Азербайджана испанской фамилией, к которой в школе мы добавляли дворянское «дон». Добродушный Нерсес Мартиросов, живший неподалеку на Пролетарской улице, старше меня года на три-четыре — к нему прилипла кличка «голубцы». Позже к этой компании примкнули еще товарищи: неглупый, хитроватый враль Виталий Белецкий, смуглый с красивой темной шевелюрой Рашид Курбанбеков, родом из Ашхабада, толстяк Додик Шапиро, хулиганистый, но верный братскому союзу Шурик Казахов.
В нашем обществе девочек не было — дружить с девочками начинали в старших классах.
У сестры тоже были подруги, но они редко приходили к нам в дом. Более теплые и близкие отношения сестра поддерживала с соседкой Мадиной.
С ее семьей связаны мои первые воспоминая о тридцать седьмом годе.
В квартире напротив, в углу двора, в двух маленьких комнатах проживала семья аварцев из Дагестана. Семья эта жила ранее в Махачкале, потом разделилась на две половины, из которых большая (старший сын Магомед и старшая сестра Патимат с семьями) остались в Махачкале, а другая — отец, Осман Османович Османов, мать, Марджанат и младшая дочь Мадина переехали на постоянное жительство в Баку. Жизнь многодетного семейства горцев проходила у нас на глазах. Иногда из Махачкалы в гости к родителям приезжали с детьми Магомед и Патимат.
Это были добрые и уважаемые люди, особенно Осман, глава семьи. Он был красивым человеком и выделялся среди окружающих необыкновенной статью и легкостью движений. Чуть выше среднего роста, с большой копной каштановых волос и ухоженными усами, какие носили в прошлом важные старики, он обращал на себя внимание.
Одевался по-городскому, но некоторые особенности туалета выдавали его происхождение. Черные рубахи на выпуск с косым воротником перепоясывал обычно тонким кожаным ремешком с латунными украшениями, мягкие, начищенные до блеска, сапоги придавали его походке мягкость и грациозность, производили на окружающих особое впечатление — все в нем было ладно и красиво. Работал он экономистом на Бакинском мясокомбинате. Было похоже, что он почитаемый человек и на работе.
Нравилась мне их приветливая, веселая Мадина — высокая, стройная, похожая на отца. Чуть крупный нос этой горянки выдавал ее происхождение, однако она могла составить конкуренцию не одной красавице. Мать Мадины по всем данным не имела образования, но в семье пользовалась властью и должным уважением. Отец был любимым человеком и непререкаемым авторитетом.
Однажды в доме этом случилась беда (мы о ней узнали не сразу). Ночью на квартиру Османовых нагрянули ночные «гости». В народе машины НКВД для проведения акций по доставке арестованных в тюрьму окрестили метко — «черный ворон».
Вспоминая сейчас то время и жертвы тридцать седьмого, я невольно представляю состояние своих родителей, прислушивающихся в ночи к шуму машин, а потом, приходящих в себя — «нет, не к нам…»
Мне тогда было четырнадцать, и хотя осознать целиком состояние родителей мы не могли, но общая тревога и чувство страха передавалось и нам тоже.
Исчезновение Османа Османовича держалось некоторое время в тайне. Может быть, в семье оставалась надежда на его возвращение, может быть, не хотелось связывать доброе имя человека с фактом ареста. Ведь в сознании людей во все времена бытовала мысль — «ни за что не сажают». Еще вчера он был среди нас, а сегодня исчез, растворился вместе с «воронком» в темной ночи. В доме остались близкие, пережившие ночную драму — вторжение незнакомых людей, бесцеремонный обыск квартиры, сборы вещичек в дорогу и оставшуюся в сердце надежду на то, что все это недоразумение и близкий человек обязательно вернется. Перед соседями и знакомыми выдумывались разные версии. Когда же скрывать арест становилось бессмысленным — правда открывала глаза людям на случившееся.
Осман Османович оказался во внутренней тюрьме НКВД города Баку. Это стало известно Мадинат в отделе справок, куда она обратилась на следующий день. Сколько длилось следствие, каковы были мотивы обвинения никто толком не знал; были слухи о причинах ареста, связанные якобы с тем, что принадлежал он к богатому и знатному роду и утаил от государства имевшееся состояние. Нежелание отдать его в казну стоило ему жизни…
Зимой 1942 года я уезжал из Баку в действующую армию. О судьбе Османа Османовича никто ничего не знал. Он, как и многие ему подобные, бесследно исчез в безвестных лагерях ГУЛАГа.
Лет через двадцать после этого я встретился с Мадиной в Баку (они вместе с матерью вновь переехали в Махачкалу). Я спросил ее: «Где папа?» В ее ответе прозвучало тихое, со слезами: «Не вернулся… Попытки разыскать его ни к чему не привели».
Но на этом не закончились аресты в нашем доме. Карающий меч добрался еще до двух семей.
Был арестован латыш Грюн. Он оставил дома жену, Марию Тимофеевну, и дочь Веру, нашу ровесницу. О причине ареста и до сих пор ничего не могу сказать. Единственно что стало известно — постигшая его судьба: он разделил участь исчезнувшего навсегда горца.