В Минске он пробыл месяца два. Перед этапом родственники принесли фанерный чемодан с теплым бельем и продуктами. Николай как-то сказал, что в чемодане несколько килограмм хорошо приготовленного сала, которое особенно пригодится в лагере, по лагерным масштабам это целое состояние.
В дороге ничего с чемоданом не произошло, и мы благополучно добрались до воркутинской пересылки. За несколько дней до нашего приезда там произошло столкновение между блатными и солдатами ВОХРы — в женской зоне «гуляли» уголовники-воры. Отголоски этого события продолжали будоражить очевидцев зэков и вольнонаемных.
Нас, этапников, пропустили через баню. Потом, одевшись, мы вышли на открытую площадку, что была рядом. Настроение хорошее — было легко после купания. Кто-то предложил закурить. Я снял с плеча вещевой мешок, где было чистое белье, портянки, полотенце, куски белой бязи, которыми я пользовался вместо носовых платков.
У меня к этому времени был уже опыт жизни в заключении, но тем не менее я постоянно испытывал чувство какой-то внутренней тревоги и неуверенности. Не показывая этого состояния, я, как человек «бывалый», с этаким показным пренебрежением, бросил мешок на землю и стал сворачивать цигарку. Окружающая обстановка как будто не вызывала опасений. Но когда я стал прикуривать между мною и лежавшим мешком возник незнакомый человек и тоже попросил прикурить. Когда он отошел и «растворился», я взглянул на место, где только что лежал мешок — его уже не было. Все это произошло в считанные мгновения· Обескураженный, я обшарил взглядом всех находящихся на площадке, но ничего утешительного не увидел — мешок провалился сквозь землю.
Ко мне подошел ничего не подозревающий Пигулевский.
— Знаете, у меня «увели» мешок, не могу догадаться как. Все было так здорово сделано! Будьте осторожны, здесь много любителей чужого, — и я показал глазами на чемодан, что был у него в руках.
— Ты кому-нибудь заявил об этом?
— Да нет. Считаю, что поздно уже, нет смысла. Найти мешок в зоне все равно, что иголку в сене.
— Нет, нет, давай сходим в комендатуру, я помогу тебе. Надо поторопиться, пойдем!
Он не уговорил меня. В руке еще оставался недокуренный «бычок». С досады я выбросил его, а Николай с чемоданом подался к рядом стоявшим знакомым. Мне было досадно за допущенный промах и легкомыслие, лишившие меня чистого белья, которое в лагере я еще не раз мог использовать для сменки.
Не прошло и десяти минут, как я снова увидел спешащего Пигулевского, в руках у него уже не было чемодана. Еще издали он кричал:
— У меня украли чемодан! Только что! Пойдем в комендатуру. Вещи не могут пропасть, они в зоне. Идем!
Николай был уверен, что найдет украденное. Мое присутствие оказывало лишь моральную поддержку. Я удивился, что его не только выслушали, но и решили помочь в розыске. Я чувствовал бесполезность этой затеи и от осмотра жилых бараков отказался, а «настырный» Коля с двумя надзирателями пошел искать чемодан.
Каково же было мое удивление, когда через какое-то время я увидел возвращавшихся к вахте надзирателей и Николая, в руках у него был тот самый зеленый чемодан. Про себя подумал: «Неужто нашли, а я-то не верил?!»…
И все-таки прав был я — да, чемодан нашли в одном из бараков, но он был пуст. Содержимое либо успели поделить, либо перепрятали, а компрометирующий деревянный ящик выбросили в бараке, заметая следы.
Когда начавшаяся война, плен и годы заключения столкнули меня с действительностью — я увидел и осознал свою неприспособленность к этим условиям. Чтобы удержаться на поверхности и не пойти ко дну, выстоять, продолжить борьбу за выживание, от человека требовались физическая сила, выносливость, ловкость, смелость, мгновенная реакция, умственная смекалка, разумные действия. Домашние условия и родительская опека не выработали во мне этих качеств, и, оказавшись в таком жизненном водовороте, я понял, что справиться в одиночку мне будет не по силам. И все же я выжил и, не умея плавать, не утонул и даже оказался на противоположном берегу.
Почему такое оказалось возможным? Кто протянул руку и оказал поддержку в последний момент?
Люди! Их доброта и человеческое участие помогли выжить и вернуться в общество. Вот эпизоды из моей жизни на шахте № 8, где я провел чуть более двух лет (с июня 1950 по сентябрь 1952 г.г.) в условиях, созданных для особого контингента.
В пятидесятые годы в лаготделениях Речлага для всех заключенных, направляемых с пересыльного пункта в шахты, был предусмотрен двухнедельный карантин в спецзоне. Его старались приурочить к важному и обязательному для всех техминимуму в учкомбинате. Шахта — сложное производственное и по технической оснащенности хозяйство. Сотни проходчиков, горняков-добытчиков, посадчиков лав, транспортников, горноспасателей и других ежедневно уходили под землю. Разобраться в этом большом хозяйстве было трудно — нужны знания. Без соответствующей учебной подготовки сделать это невозможно. Техминимум давал самые элементарные сведения о шахтных полях, о мощности угольных пластов, о подземных выработках (штреках, лавах, гезенгах, квершлагах), современных подземных механизмах (комбайнах, электровозах), о шахтерской экипировке, технике безопасности и о многом другом.
После окончания учебной программы отводился специальный день для практического знакомства с шахтой. На этом техминимум заканчивался, и новоиспеченные «горняки» удостоверяли своими подписями прохождение учебной программы, после чего получали право работать в шахте.
Мне хорошо запомнился этот день. Самое сильное впечатление осталось от мрака людского ходка, соединяющего поверхность земли с главным штреком, где и собирается обычно смена. В этой подземной норе — ни справа, ни слева, ни вверху, ни внизу — нет никаких признаков света, это преисподняя. Только что покинутая земная поверхность ежесекундно стучит в сознании синью неба и светом оставленного наверху дня.
Неужто вот так, с первой и до последней минуты смены, человек может мириться с вечным мраком кротовьих нор, где все вокруг напоминает о загробной жизни и о бренности нашего появления на свет? А с кровли каплет вода, и руки скользят по холодной, истекающей подземной влагой выработке!
Людской ходок — запасный выход на случай аварии, подземного происшествия. В зависимости от глубины шахты эта наклонная выработка имеет тысячи деревянных ступенек, и когда ты идешь по ним первый раз в жизни, они кажутся просто бесконечными. Вздох облегчения вырывается из груди, когда, наконец, где-то вдали появляется что-то напоминающее проблески света — вначале едва мерцающие, а затем, с каждой ступенькой, становящиеся все ближе. Они подают надежду на выход из тесной и мрачной норы.
Группа, с которой я спускался в шахту, не имела горняцких ламп, поэтому так сильно врезалось в память беспроглядная тьма ходка. В освещенных штреках мрачные мысли обычно проходят. И тогда, размышляя о нелегком труде горняков, приходишь к выводу, что и здесь, под землей, человек также реагирует на опасности и неблагоприятную обстановку, как и в любых других условиях. Горняцкая лампочка на каске — своеобразный гарант уверенности, благополучия и возвращения «на гора».
Мокрые лавы и штреки для горняков — одно из неприятных условий работы. Никакие спецовки не могут защитить тело и одежду от воды и постоянной сырости. Отсюда ревматизм и гнойничковые заболевания.
Мы провели под землей несколько часов. Побывали в паве, где мощность пласта была менее метра, и в забое, где приходилось ползти на коленях.
Возвращение на поверхность было безрадостным. Знакомство с будущей работой не вселяло оптимизма. Уставшие и голодные, по тому же ходку вернулись мы обратно. Завтра нас распределят по горняцким бригадам, а на следующий день наступят беспросветные будни — тяжелый и безрадостный труд в лаве. Условия Заполярья позволяют шахтерам лишь в короткое время лета видеть дневной свет при выходе на поверхность. В остальное время года — долгие месяцы — его нет.