Вечером, поужинав, я ушел, уединившись к себе в кабинет, где, приняв решение, сделался невидимым и перенесся в Москву, в Кремль, в тронный зал. Иван Васильевич сидел хмурый на троне, читая какой-то свиток. Двое караульных в парадных мундирах с алебардами стояли у входа, застыв, как статуи. Мысленно приказал царю идти в покои, где никто не будет ему мешать искупать свои грехи. Зашел за ним следом и сделался вновь видимым. Увидев меня, царь вздрогнул и, перекрестившись, произнес почему-то шепотом:
— Сгинь, нечистый!
— Это ты зря, Иван Васильевич! Ты с нечистой силой водишься, а я, наоборот, спасаю твой народ и жену твою от тебя и твоих опричников!
Он бессильно опустился в кресло:
— Прости меня, Андрей Иванович, не знаю, что на меня нашло! Какая-то черная злоба, да еще и Басмановы нашептывали, что вы с Адышевым собираетесь сами править, а меня в рабство туркам отдать. Вот и не выдержал, взъярился на всех. — он тяжко вздохнул и просящим голосом спросил, — Жива ли моя Анастасия Романовна, любовь моя? Ведь весь истосковался, думая, что убил ее!
— Ты и вправду чуть не убил ее! Если бы меня не прислали, как хранителя тебя и Святой Руси, то точно бы не было в живых царицы!
— Спасибо Господу нашему! — перекрестился царь. — Как же мне увидеть Анастасию Романовну и вымолить у нее прощение? — просяще глядя на меня, вымолвил Иван Васильевич.
— Давай, государь, я вначале осмотрю тебя, не осталось ли на тебе или внутри следов «диавола», проще — нечисти! Только потом я отведу тебя к твоему цветку, к твоей царице! — и жестом приказал ему сидеть.
После чего прислонил к его вискам ладони и проник в его сознание. Здесь был полный бардак, доброе, забота, любовь была завалена обидами, склоками, планами мести, христианское «не убий» представлением в сознании, как он будет пытать и убивать своего врага, со всеми подробностями и смакованием, и так далее. Пришлось потрудиться, убирая из его головы этот опасный «мусор», зато через час, вытирая пот, я был спокоен за царя, это был богоугодный человек, болеющий за Святую Русь. Проспал он почти до вечера. После того, как он проснулся, я его почти не узнал, это было одухотворенное лицо с добрыми глазами. Ничего похожего с картиной «Иван Грозный убивает своего сына».
— Иван Васильевич! Вы хоть скажите своим приближенным, что отбываете в Рязань. Пусть тоже едут, мы то с Вами, благодаря Господу, быстро перенесемся, а им ехать несколько суток! Да пусть возьмут войско, а то у меня там где-то потерялся Басманов с десятком опричников!
— А кстати, где эти мерзавцы, что погубили мне весь цвет боярства, почти тысячу бояр убили, не считая смердов и холопов! — возмутился «враз протрезвевший» царь.
— По моим данным, Басманова нет в живых, а вот его людишек — не знаю!
Царь вышел и позвал дьяка, который заменил Адышева:
— Волею великого князя всея Руси, государя всех земель, присоединенных к Империи Русской, — повелеваю отправить полк охраны царской в г. Рязань, со всеми царскими атрибутами. Нарядить стрельцов в праздничный наряд, сопровождать музыкой и весельем. По дороге смердов не грабить и не притеснять. Буде такие проказы, виновных бить кнутом и отправлять на казенные заводы, дабы другим не повадно было. Все помещики, в счет недоимок, обязаны выделять продукты и корм лошадям по установленным в Приказе ценам, в противном случае описывать имущество и в кандалах отправлять в Тайную канцелярию с подробным докладом о виновнике. Иван Васильевич IV от сего дня и года Христова.
Тот записал все и побежал выписывать «указ», вскоре дворец проснулся и забегал. Мы спустились во двор и сели в царскую карету.
— Иван Васильевич! Чтобы не было паники, отпусти охрану и кучера. Только мы, ты и я! В противном случае, ты не увидишь свою жену!
Царь разразился руганью, чтобы охрана исчезла, чтобы кучер тоже и так далее. По-видимому, я что-то пропустил, откуда у него такой фольклор остался в голове, кажется, все плохое убирал. Бракодел Вы, Андрей Иванович!
Когда все исчезли, я перенес карету с лошадьми на свое любимое место на опушке леса. Лошади под моим управлением резво понесли к воротам Рязани, которые были уже закрыты. Разбуженные моими воплями стражники позвали сотника, который (о, радость!) опознал меня и распорядился впустить. Ворота медленно со скрипом открылись, и наша царская карета въехала на улицы Рязани. Вручив сотнику контрамарку на завтрашний сеанс, чем привел его в восторг, мы поехали к гостинице, куда я переселил и Адышева, и царицу. Площадь перед развлекательным комплексом заливали лампы ДРЛ-200, проще, уличные лампы дневного света. Четырех штук хватило осветить и площадь, и здание. Молодые пары гуляли по расчищенным от снега дорожкам. Некоторые сидели на поставленных вдоль дорожек скамейках («надо будет весной посадить цветы и сирень», — подумал я, глядя на влюбленных). Карету остановил возле крыльца, вымуштрованные воины подскочили и открыли дверцу кареты, откидывая ступеньку. Царь, в собольей шубе, при всех атрибутах ступил на ступеньку и окинул взглядом залитую светом площадь и ярко светящиеся окна здания.