От небывалой усталости ему вдруг захотелось уснуть, забыть обо всем, провалиться в черную пропасть сна; он погасил свет, и действительно, не прошло и пяти минут, как он уже крепко спал. Но тотчас же стал видеть какие-то путаные сны: будто он лежит, вытянувшись на железной кровати, в большой пустой комнате с голыми серыми стенами, посредине стоит стол из резного дерева, и на него облокотился еще не старый господин — отец Джироламо. Разговор у них спокойный, отец объясняет, что у него больше нет средств содержать сына в санатории; отец говорит без раздражения, без неприязни, с покорной улыбкой; Джироламо согласен с отцом, ведь ясно, что если денег больше нет, то невозможно продолжать лечение, но сам упорно думает, соображает, ищет выход, и вот, кажется, он нашел его: «Я женюсь на Полли», — восклицает он. Это предложение отец полностью одобряет, нужно только дать знать маленькой англичанке. Отец встает из-за стола и тащит кровать сына за дверь. Вот они в коридоре санатория, отец с трудам управляется с кроватью, у него нет сноровки Йозефа, и к тому же коридор полон белыми кроватями, их катят во все стороны сестры и братья милосердия. И еще путь замедляют бесконечные остановки перед магазинами, которые непонятным образом распахивают роскошные витрины тут же по обеим сторонам коридора. Магазины действительно роскошны: в глубоких, как пещеры, витринах, в хвастливо-ярком свете выставлены всякие редкости из золота и других драгоценных металлов, безделушки, платья, бронза, оружие. Все эти вещи привлекают взгляд Джироламо, он думает, что хорошо бы сделать будущей жене сюрприз, привезти ей полное приданое. Сказано — сделано: отец заходит в один из магазинов, недолго спустя выносит блестящий подвенечный наряд, белый и сверкающий, с длинным шлейфом из легкого, как туман, крепа; из другого магазина он возвращается с венком из флердоранжа, из третьего — с пакетами всевозможной одежды, все это складывается на кровать Джироламо; подвенечное платье со своими рюшками и шлейфом выделяется в темноте большим ослепительно-белым пятном; путешествие вдоль коридора продолжается. Наконец они добираются до лифта, который доставит их на нижний этаж, вот они уже в кабине, лифт спускается, но спуск этот кажется дольше обычного, а сопровождающее его жужжание электричества громче и настойчивее. Джироламо смотрит на подвенечное платье на спинке кровати, его гнетет нелепая тревога, он повторяет себе: «Нужно остановиться, нужно остановиться». Но спуск все продолжается, жужжание нарастает, от нарастания тембр его изменяется, превращается в протяжный вой… И тут картины сна распались, Джироламо проснулся.
Знакомая темнота палаты заполнила его широко раскрывшиеся глаза, но завывание не прекратилось, оно становилось с каждым мигом все пронзительней, заполняло собой малейший уголок тишины. Еще не опомнившись от сна, юноша сперва не мог понять, в чем дело, потом шум поспешных шагов, удалявшихся вниз по деревянной лестнице рядом с палатой — словно люди разбегались из санатория, — вдруг открыл ему истину: «Это сирена на колокольне, сигнал пожара… Санаторий горит, а сестры и братья милосердия удирают — вот что это за топот».
Он поспешно зажег свет, покой, царивший в палате, между тем как сирена все завывала, а за стеной топали вниз по лестнице люди, показался ему страшным. «Санаторий почти весь деревянный, — соображал Джироламо, — сгорит в полминуты… А лифт всего один, и кабина на одну кровать… а кроватей десятков восемь…» Занятый такими расчетами, он смотрел на дверь, завывание сирены все набирало громкости, и по-прежнему слышен был топот людей вниз по лестнице… Отлично понимая, что с ногой, привязанной к блоку вытяжки, он никак не сможет освободиться сам, Джироламо все же стал метаться в кровати. Блок скрипел, кровать стонала; спустя немного времени Джироламо изменил тактику: теперь он силился подкатить кровать к дверям, но кровать не сдвинулась с места. «Придется остаться здесь, — подумал он наконец, откинувшись на подушки и чувствуя больше ярость, чем страх. — Остаться в западне, привязанным за ногу, и ждать смерти…» Эта смерть казалась ему последней несправедливостью в череде незаслуженных несчастий. Внезапно он страшно вознегодовал против этого рока, направившего все удары на него и щадящего других.