Наверное, все же неудачная мысль — кадрить девушку, у которой даже нет телефона.
Он погружается в себя.
Он больше не чувствует себя так же, как если ведешь себя иначе, поскольку знаешь, что на тебя смотрят со стороны.
Но затем он видит вдалеке — без всяких сомнений — ту самую девушку, и его поражает, как бы она могла быть кем-нибудь другим.
Она появляется и исчезает — неподвижная точка в бурлящей толпе на перроне «Хитроу-экспресса», посреди багажа, рулонов оберточной бумаги и пластиковых пакетов: она стоит, глядя вверх на вокзальный потолок, пока люди снуют вокруг нее по перрону.
Арт быстро становится в очередь к билетному автомату, чтобы не показаться невежливым, сделав это при ней. После покупки билета остается не так уж много времени. Арт идет к назначенному месту встречи — рядам сидений. Но ее нет и близко.
Он снова смотрит поверх голов. Она там — по-прежнему на перроне.
Когда он идет забрать ее (ведь до отправления поезда осталось меньше пятнадцати минут), он понимает, куда она с таким интересом смотрит: это какой-то старинный металлический узор на вокзальных окнах.
Он останавливается в конце перрона. Перебрасывает чашку кофе из одной руки в другую. Она по-прежнему не видит его.
Он проталкивается по перрону сквозь идущую навстречу толпу.
— О, привет, — говорит она.
— Сегодня что, День поездок налегке? — спрашивает он. — Если это так, кажется, здесь на вокзале больше никого об этом не известили. Где ваш багаж?
— Я… э… не знал, брать ли вам кофе, — говорит он. — Не знал, как вы это воспримете.
— У вас есть место, — говорит он уже в поезде. — Я люблю стоять. Я могу сесть на полу, ничего страшного. Я сяду на полу.
— А, я работаю в «СА4А Энтс», — говорит он. — Это развлекательный отдел «СА4А». «СА4А». Знаете «СА4А»? Не могу поверить, что вы не слышали. Они гиганты — они повсюду. Я консолидатор по авторским правам. То есть я проверяю все виды медиа, онлайн и офлайн, фильмы, визуалку, печатную продукцию, саундтреки — практически всё — на предмет нарушения авторских прав, любого незаконного, без упоминания имени автора цитирования или использования и докладываю в «СА4А Энтс», если нахожу что-то не то или без упоминания имени автора, чтобы они могли потребовать справедливое вознаграждение или подать в суд. А если они все-таки упомянули «СА4А», я проверяю, чтобы всё было хоккей. Что? Нет, я работаю на дому. А. Ха-ха. Нет, всё хоккей означает, типа, скреплено подписью, юридически чисто. Скучать не приходится, к тому же я сам себе начальник. Рабочее время выбираю сам — хоть посреди ночи, если захочу, всё на моих собственных условиях, потому я, собственно, этим и занимаюсь. Еще это означает, что я кучу всего смотрю — всякую всячину, которой иначе не увидел бы никогда в жизни.
— Арахис? — говорит он. — То есть это означает, что вы должны носить специальную гигиеническую одежду или, если едете на поезде, всех извещать, чтобы люди с аллергией на орехи знали и не садились рядом с вами? Ах, это. Все это очень плохо для планеты. Мне совсем не нравится. Из принципа. В смысле быть тем, кто действительно заботится о нашей планете. Ну ладно, раз уж вы так говорите.
— Простите, что спрашиваю, — говорит он. — Сколько вам лет?
— И снова простите, — говорит он, — каюсь в своей старомодности, но весь этот… пирсинг? В смысле я все понимаю, но зачем так много?
— Просто я должен объяснить, что моя мать — женщина с характером, — говорит он. — Она ужасно чистоплотна, можно даже сказать, помешана на чистоте. Она немного старше, чем вы, возможно, ожидаете: она довольно поздно меня родила, и она из тех людей, что оставляют обувь за дверью. Всё чистенькое и опрятное, все чистенькие и опрятные, ну я хочу сказать, что сам тоже люблю чистоту и порядок, но ее можно назвать максималисткой.
— А зачем мне багаж? — говорит она.
— Я бы совершенно не возражала, — говорит она. — С чего мне обижаться, если бы вы купили мне кофе? А, понимаю! Ха-ха! Я люблю голяком. Вы что, покраснели? Ладно, на будущее — я люблю чистым, без всего. Сейчас мне все равно не хочется, но спасибо.
— Но вы же платите, — говорит она. — Нет, вы меня наняли, и это я буду сидеть на полу. Нет, я не возражаю. Не возражаю! Правда. Слушайте, мы можем оба… может, сядем вдвоем? Местечко возле тех сумок в проходе. Пошли? А?
— Кто это? — говорит она. — Что-что? Вы хоккеист? А, всё хоккей. Ха-ха!
— Я работаю в «Текстурированных волокнах», — говорит она. — Полдня насыпаю в упаковки арахис, а вторую половину подбираю арахис, упавший на пол, и кладу его обратно в миски. Простоять двенадцать часов за прилавком в торговом центре и никому не продать ни кусочка мыла — такой облом. Нет-нет, не настоящие орехи, а упаковочный наполнитель, так называется упаковочный наполнитель — «арахис», в общем, мы его так называем. Эти зеленые штуки, белые штуки — полистирол. Вы ошибаетесь, его перерабатывают. И там нет ничего вредного. Это совсем не так вредно, как вы думаете. Мне даже нравится. Да! Нет, это интересно, потому что… потому что они такие легкие-прелегкие, и когда их подбираешь, всякий раз удивляешься. Всегда ждешь, что они тяжелее. Даже если говоришь себе, хоть и знаешь, что они легкие, и кажется, заранее знаешь, но когда поднимаешь — сразу такая, ух ты, какие легкие, как будто взяла в руку саму легкость. Это типа как если твоя рука вдруг стала легче. Легкая, как птичьи косточки. Когда набираешь целую пригоршню, смотришь на свою руку и не веришь собственным глазам, ведь хотя ты и видишь, что у тебя полная ладонь чего-то, такое чувство, что там ничего нет.