— Кейси и Мэгги сделали предупреждение и отпустили. Если ты хочешь получить запретительный судебный приказ против них, я могу помочь.
— Они вернутся в кампус?
Он качает головой.
— Вряд ли. Кейси забрала мама. Отчитала на глазах у всех. Это самое страшное для нее наказание. Плюс, тот факт, что ее мама пригрозила разобраться с ней, если она снова опозорит себя.
— А с Мэгги что?
Люк вздыхает и откидывается на спинку дивана, складывая руки на животе.
— Не думаю, что она вернется. Она учится в штате Флорида. И проделала весь этот путь сюда, чтобы ... — Он делает паузу и надувает щеки. — Понятия не имею, почему она приехала. У меня есть подозрение, что она слегка неадекватна.
— Если твоего отца убьют, ты тоже тронешься умом, — бормочу я, потянув одеяло на себя. Люк поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня, и хмурится.
— Не защищай ее. Ты не заслужила такого обращения. — Я смотрю в сторону и изучаю ногти. Люк подвигается ко мне и трогает меня за подбородок. Он поднимает его так, что наши глаза снова встречаются. — Послушай меня, ты ни в чем не виновата. И мы докажем, что твой папа тоже, и все успокоятся.
Абсолютная вера на его лице становится для меня последней каплей. Я сжимаю челюсти, но чертовы слезы наворачиваются на глаза.
— Возможно, нам удастся доказать, что он не убивал этих девочек, Люк, но он точно убил папу Мэгги. Этого не изменить.
— Не думаю, что он это сделал, — тихо говорит Люк.
— Что? — Я напрягаюсь, изучаю его глаза, обрамленные длинными темными ресницами, высокие скулы и пухлые губы. Его лицо непроницаемо, плечи слегка зажаты, он затаил дыхание.
— Я не думаю, что он вообще хоть кого-то убивал, — шепчет он. Мое сердце стучит как сумасшедшее, когда он продолжает: — Я никогда не верил, что он это сделал. Все это время я считал, что он не виновен.
— Это смешно, — шокировано произношу я. Я отодвигаюсь так, что он больше меня не касается. Люк реагирует и, вздрогнув, тоже откидывается назад. Поворачиваюсь в кресле лицом к нему и кладу подбородок на колени, желая установить барьер между нами. — Почему ты так говоришь?
— Потому что это правда. Есть кое-что, чего ты обо мне не знаешь. Кое-что... — Он замолкает и тяжело сглатывает, наклоняясь вперед, чтобы упереться локтями в колени. — Хотя, это неважно. Я считаю, что твой отец взял на себя вину за то, чего он не совершал.
— Комната была заперта изнутри, Люк. Ты сам мне это сказал пять лет назад. Никто не мог войти или выйти из нее. Эти люди были связаны, а у папы в руке был пистолет, которым он убил их. Черт, тот самый пистолет, которым он убил и себя! — Мой голос срывается, я практически его теряю. Почему он это делает? Почему он дает мне надежду на то, что отец невиновен? Это жестоко и невыносимо, особенно после всего, что произошло сегодня. Я прячу лицо в коленях, сосредоточившись на дыхании.
— Эвери. Эвери... — Люк хватает мою руку, я пытаюсь вырвать ее, но его хватка только усиливается. — Я не отпущу тебя, — говорит он. — Я не пытаюсь причинить тебе боль. Но это то, то, во что я верю. Есть кое-что, чего ты не знаешь. То, что полиция скрыла от прессы.
Я поднимаю на него глаза и вижу, как он нервно кусает губу.
— Макс не был мертв, когда мы нашли его, Эвери. Он умирал, но... он все еще был в сознании.
Люк скользит по дивану и крепче сжимает мои руки, в то время как я пытаюсь оттолкнуть его, — он предугадывает мою реакцию. Я наношу ему удары, пытаясь оттолкнуть, но он слишком близко ко мне, и размахнуться не получается. Комната наполнена сдавленными рыданиями, слышны звуки борьбы.
— Успокойся, — рычит он, прижимая меня к себе так, что мое лицо оказывается на его груди. Я не могу. Я не могу. Я не могу. Изо всех сил пытаюсь отодвинуться от него и сосредоточиться, чтобы дышать через рыдания, но он держит меня слишком сильно. Я пытаюсь снова и снова, но это бесполезно; он сильнее меня. Недолго думая, я позволяю телу контролировать свои действия. Погружаю зубы в его грудь и сильно кусаю. Люк издает стон, отпускает меня, и неожиданно поднимается, сжимая кулаки.
Он в ярости. Я забиваюсь в уголок дивана и пристально смотрю на него, захлебываясь слезами. Люк опускается на корточки передо мной и убирает руки за голову, его лицо искажено гневом и болью
— Ради всего святого, твою мать, дай мне обнять тебя, — произносит он
— Ты должен был рассказать мне! Нельзя было это скрывать!