- Ну, это поживем - увидим, при ком там спокойней.
- Думаешь, тебе твои пожить дадут? - очень серьезно без всякой усмешки спросил Федор.
- На все воля Божья, - перекрестился парень, ему хотелось быстрей закончить неприятный разговор.
- Это точно, - осенил себя распятьем и воевода, - вот еще, что, - из благодушного лицо Федора вдруг стало жестким, каменным, - ежели напакостите тут, живыми с заставы не выпущу.
- Грозишь? - Демьян выдержал тяжелый взгляд. - Тебе ли грозить, нас в три раза больше.
- А мы все ходы да выходы знаем, и умирать тоже умеем, надо будет и бабы топоры в руки возьмут. Понял?
- Не станем мы пакостить, князь тебя обидеть не хотел.
- И тебе то делать не советую.
- Я на твою жену взгляд не кидал! - разозлился Демьян.
Воевода расхохотался, но каким-то злым смехом.
- Я те не про жену... говорю же, не твое, так и руки нечего тянуть.
- Не пойму я, о чем ты, - пожал плечами Олексич.
«Неужто рубаху признал, да думает, что я с бродниками в сговоре? Да плевать!»
- Это хорошо, что не поймешь. Может и я обознался, - опять добродушным тоном сказал Федор, как будто и не было угроз.
Он незаметно довел Демьяна до сеней.
- Вот тебе и двор.
- Благодарствую, - буркнул молодой боярин.
«Не зря воеводу местные боятся, я на месте князей за бороду бы его не дергал». Парень тряхнул головой, словно сбрасывая тяжелый разговор.
Глубокой ночью в своей избе, озираясь на спящих по лавкам воев, Демьян пробрался, наконец, к лучине, чтобы прочитать заветную бересту. Смешным детским почерком были выведены кривые пляшущие буквы: «В полдень на кладбище. Агафья». «Агафья, ее Агафьей зовут! Как же я сразу не догадался? К Матрене посылала, говорила: «Скажешь, что от Агаши». Так она свое имя и называла. Но почему на кладбище? А вдруг это не она писала, может это ловушка? Все проверить надобно, уж здесь зевать нельзя». Он начал трясти за ногу Первушу, тот резко сел, по привычке хватаясь за кистень:
- А, что?
- Кладбище у них где? - шепнул Демьян.
- Какое кладбище? - десятник непонимающе потер лоб.
- Ну, где они покойников своих хоронят?
Первуша подозрительно скосил глаза.
- Демьян Олексич, ты ляг, проспись, а завтра на трезвую голову мы об их покойничках и потолкуем, - пропел он ласково, как малому дитяте.
- Я не пьян! - возмутился Демьян.
- Конечно, не пьян, только проспаться надобно, хмель весь и выйдет.
- Ладно, ложись, - смирился Олексич, видя, что ничего не добьется.
Первуша тут же, как сноп, повалился на лавку и раскатисто захрапел.
- Я знаю, где у них кладбище, - из угла подал голос Проня.
- Тебе-то откуда знать? - недоверчиво подступился к нему боярин.
- Как откуда? Это ж первое дело, о чем на новом месте расспросить нужно.
- А-а-а, - протянул Демьян, - и показать сможешь?
- Смогу, здесь недалече.
- А Вьюн с див воротился?
- Так под вечер еще, как вы на пир ушли, а он заявился. Стерлядку от старцев на гостинец тебе привез.
- Значит, завтра с собой его возьмем. Оружие проверь и броню надень, пригодиться может.
- На кладбище? Да нет, здесь тихо, нечистая не лютует. Отец Леонтий молитвы крепко читает, все спокойно. Но если, боярин, опасаешься, так я заговор от упырей знаю.
- Тьфу на тебя, дурень, - в сердцах плюнул Демьян, - живых опасаться надо, против них броню и оденем.
- А кто такие? - заволновался Проня.
- Пока не знаю, может тати... а может и нет никого. Спать давай.
[1] - Повой - головной убор замужней женщины.
[2] - Оплечье - ожерелье или воротник, украшенный вышивкой.
[3] - Челюдинки (челюдь) - прислуга.
3.
Утро встретило Демьяна хмурым серым небом и густым туманом. Под снегом проступала вода, она неприятно хлюпала под сапогами. Вороножские леса обнимала оттепель. Сырой воздух пах мокрой корой. Тишину по-весеннему задорно прорезало треньканье синиц.
Сильно переметенная снегом и от того едва приметная тропинка уходила на северо-восток, пропадая в густой дубраве. Проня суетливо бежал впереди, указывая дорогу. Демьян с Осипом шли чуть поодаль, переговариваясь о житье-бытье старцев в дивах. Вьюн рассказал, что у иноков все ладно, отощали только сильно. А вот бродник раненый пропал.
- Как пропал? - удивился Олексич.
- Афоня говорит, броднику стало лучше, подниматься начал, до отхожего места сам уж доходил. Нахохленный как сыч все молча сидел, со старцами не говорил, да и они с ним не особо. А в один день Бог дал в сети рыбы много: щурят трех и окуньков с два десятка, Афонька говорит, жирные такие были, ну и мелочь всякая. Так вот на следующий день встали, ни бродника, ни рыбы. Все забрал и ушел, следы на полдень указали. Да старцы только перекрестились. А Афоня как радовался, очень уж разбойная морда эта ему не нравилась.