— Мне нужна услуга.
— Когда я отрежу тебе голову и яйца, можешь счесть это услугой, сукин сын. Как бы далеко ты ни был, это тебя не спасет.
— Не будь глупцом, это бизнес, — сказал Скорпион.
Могиленко выругался, а после короткой паузы спросил:
— Так чего ты хочешь?
— Ты знаешь Кулакова? Прокопа Кулакова?
— Допустим. Так что требуется?
— Хорошо бы, кто-нибудь сделал с ним то, что ты планировал сделать со мной, — сказал Скорпион.
— У него есть друзья.
— У меня тоже. Пятьдесят тысяч.
— Это что, шутка? Жалкие пятьдесят тысяч гривен?
— Долларов.
— Приходится признать, ты необычный тип. То, что ты сделал с моими парнями на мосту, это феноменально. Но Кулаков — это СБУ, а это усложняет дело.
— Насколько усложняет?
— Семьдесят пять.
— Сто тысяч. Пятьдесят вперед, а пятьдесят, когда дело будет сделано. Через пять минут я должен буду избавиться от этого телефона. Быстро пришли мне номер своего банковского счета.
— Может, придешь в клуб, и мы обсудим это? — спросил Могиленко.
— И еще одно. Дело должно делаться неспешно, это должно быть искусство.
— Что же сделал этот Кулаков? — спросил Могиленко серьезно.
— Именно это он сделал с женщиной, молодой и красивой, как Мерилин Монро. Она бы тебе понравилась, — сказал Скорпион, вспомнив портрет Алены в кафе.
— Но это ничего не меняет в отношениях между нами, урод. Ты остаешься моим должником, — прорычал Могиленко.
— А под конец его нужно подогреть, используй бензин. И это нужно будет сделать, когда он будет еще жив.
— Сто тысяч. Половину сейчас, остальное в течение суток после того, как Кулаков… — он задумался, — совершит «Великий исход». И не заставляй меня ждать второго платежа, Килбейн.
— Согласен, — сказал Скорпион, завершая разговор.
На обратном пути он сунул телефон обратно в карман работника ФСБ. Только он успел закончить перевод денег Могиленко со своего ноутбука, как вошла Ирина.
Она выглядела так же, как тогда, когда он увидел ее в первый раз. В облегающем черном платье, с жемчугами, сумочкой от Феррагамо и мальчишеской стрижкой. Казалось, пребывание в тюрьме и все испытанное ею никак не повлияло на нее. Только изумительные глаза цвета ляпис-лазури были слегка припухшими. Увидев Скорпиона, она слегка вскрикнула и бросилась в его объятия. Он чувствовал трепет ее тела.
— Со вчерашнего дня я все время плакала. Я думала, тебя нет в живых, — всхлипывала она.
Скорпион дал ей поплакать, продолжая держать в объятиях. Наконец, она отодвинулась и взглянула на него.
— Я не в форме, а хотела хорошо выглядеть для тебя.
— Ты чертовски хороша. Лучше, чем когда-либо, — сказал Скорпион.
— Я думала, что уже никогда не увижу тебя. И вдруг мне сказали, что ты в аэропорту. Я не понимаю, — она потрясла головой. — Ничего не понимаю.
— Это русские. Я — их страховой полис. Это в каком-то отношении забавно, — сказал он с полуулыбкой. — Иногда враги нужнее друзей.
Глаза Ирины шарили по его лицу, словно на нем был ответ на все вопросы, и нужно было только найти его.
— О чем ты говоришь? Страховка от чего?
— На случай, если Горобец вдруг задумает выкинуть что-нибудь, не одобренное Москвой.
— Русские знают о Шелаеве? Поэтому они не вторглись?
Он видел, как Ирина, нахмурив брови, осмысливала сказанное.
— Понимаю, — сказала она, ища сигареты в сумочке.
— При том, чего это стоило, ты должна быть довольна, — сказал Скорпион, пожав плечами. — Мы предотвратили вторжение. Без тебя это было бы невозможно.
Ирина закурила и выдохнула дым.
— Но мы проигрываем выборы. Последние опросы… Дело идет к избранию этого идиота Давыденко. Представляешь себе?
— Идиотов избирают всегда. Добро пожаловать, демократия.
— Что же нам теперь делать? — спросила она, и ее вопрос словно открыл шлюз. Скорпион больше не мог сдерживаться, ему нужно было спросить ее.
— Если бы нас не схватили, ты бы поехала со мной в Краков?
Ирина бросила сигарету на пол и затоптала ее.
— Черт бы тебя побрал! — сказала она. — Способен ты думать о чем-нибудь, кроме себя? Неужели ты не видишь, что происходит? Это не Америка. Если верх возьмет Горобец, демократия погибнет. Украине придет конец. Виктор — идиот! Последние дни он больше слушал Славо, чем меня. Если я уеду, оппозиции не будет, останется только Горобец. Мой отец перевернется в гробу. Я не могу уехать.
Она крепко схватила обе его руки, ее глаза сверкали синим огнем.
— Останься, останься со мной. Мы будем бороться с этим вместе.