Так будет и позже, в январе 42 года по нашей Ладоге начнут вывозить население города. Половина умрет по дороге, но в статистику погибших в блокаду они не войдут, их будут считать вывезенными, то есть спасенными жителями. «…И слово изреченное есть ложь» — сказано в этом городе. Точно, здесь врали все время и на каждом шагу, за что в итоге и огребли горя горького по самые помидоры. Жаль только, что врут одни, а огребают другие. Диалектика, однако.
— Можно в лагеря съездить, там много стреляют, отдадут десяток вам на исполнение, — посоветовал приятель сержант.
— Оставим на крайний случай, — говорю.
Что с ним рассуждать о порядочности? Кто ее видел? Нюхал? Щупал? Какого она цвета? Вывод — нет ее, да не очень-то и нужна была.
— Нет в этом шарма, — говорю, — отсутствует блеск. Но, мы не привыкли отступать, мы и здесь отличимся. Валить, так генерала!
Все так и сели.
— Собираемся в город. Машину с запасом горючего туда и обратно. Сержант, пироги, рыбку вяленую и копченую, хлеба деревенского мешок. Быстро! И автомат не забудь. Будешь у Аленушки личным составом группы.
Первым делом заехали в родной Кировский райком, а там нет никого. Вождям из Смольного мысль пришла сколотить три полка из коммунистов и бросить их на Невский пятачок. Собрали по две с половиной тысячи человек в каждый полк, во главе поставили комдивов, и отправили в бой. Через пять дней пять тысяч погибло, и два комдива тоже, уцелел только генерал-майор Зайцев, вовремя присоединившийся к дивизии Бондарева.
Здесь у нас знакомых не осталось.
Заехали в штаб округа пограничных войск. Кладовую открыли, я нам всем по сто монеток отсчитал, и сотню сержанту отдельно на хозяйственные нужды. Бывшая страшилка себе кортик приглядела — тоже выдали в личное пользование.
Заперли все замки, двинули в контрразведку флота — совещаться.
— Есть подходящий типаж, — сообщает капитан второго ранга, почти флотоводец. — Командарм-34, генерал-майор Качанов. Приговорен к расстрелу.
— Берем, — говорю, — даже не задумываясь.
— Тут сложность есть, нужна санкция членов Военного совета, а их не собрать, все в делах, в заботах, родину защищают, — поясняет мне моряк.
— Звони в приемную первого секретаря горкома партии, предложим ему вариант спасения родины, — говорю уверенно.
И началась пустая суета, каждая мелкая сошка пыталась доказать, что как раз она не зря паек усиленный получает, и без подробного рассказа о деле, желательно в письменном виде, в двух экземплярах, с визами руководства Смерша фронта, она нас никуда не пустит.
Я сразу военных стал уважать — если и у них такие же трудности, то даже странно, почему мы под Ленинградом, а не под Хабаровском.
— Мы пойдем другим путем, — сообщаю всем. — Ленинским. Будем их брать за жабры, налимов склизких.
И уже в телефон самым казенным голосом:
— Примите телефонограмму. Члену военного совета прибыть для участия в специальной акции политотдела Ставки верховного главнокомандования по личному указанию товарища Мехлиса. Передал Сидоров, кто принял? Время приема?
И никаких «здравствуйте», «до свидания». Сурово, по рабоче-крестянски.
Вечером мы их всех у ворот Петропавловской крепости и встретили. В обком партии мы звонили, учитывая человеческую психологию. Сказали, что им только два места выделено, и все. Пусть сами выбирают представителей. Оба аппарата явились в полном составе, и горком, и обком, без первых секретарей, естественно, тем куда-то ездить не по чину, им потом «шестерки» должны будут докладывать.
Три кресла под навесом. Никто не занимает, никто чином не вышел. Все стоят во внутреннем дворе, тихо матерятся, у всех дел полно или их имитации, что тоже времени требует.
Мы поглядываем на верхние окна. Иванова под козырек взяла. Шепот в толпе стал более осмысленным — гадают, кто там, почему не спускается к народу.
— Выводи, — командую.
Конвой мы на флоте одолжили, выводят краснофлотцы с «Марата» суку подлую, бывшего Главного военного советника в Испании, командарма-34, генерал-майора Качанова. Это он удрал за Ловать от Манштейна, открыл немцам дорогу на Ленинград.
Много их таких было, но этот на глаза не вовремя попался. Мы все наверх периодически поглядываем, при этом тянемся по стойке смирно.
— Мехлис? Меркулов? — гадает народ.
Меня останавливает зам начальника территориального управления.
— Синицын, в Смерш перешли? — спрашивает тактично.
— Так точно, товарищ комиссар государственной безопасности! — рапортую. — Поскребышев там, ночью будет самому докладывать, — добавляю тише.