Роджер только тут осознал, что, наверное, производит впечатление бродяги, а быть может, даже и психа, сбежавшего из сумасшедшего дома, и, поняв, чем объяснялась последняя фраза хозяина, тотчас заплатил, а уже потом взял стакан и опрокинул его. Словно молния ударила по застывшим нервам его желудка, и мгновенно кровь быстрее побежала по жилам.
— А-а-а, — тихо вздохнул он и улыбнулся хозяину. — Ну, а теперь дайте-ка мне еще пинту горького пива.
Хозяин аккуратно улыбнулся. Это был маленький, очень сдержанный человечек в очках без оправы, придававших ему вид банковского служащего. Он ловко налил Роджеру кружку, поставил ее перед ним и сказал:
— Пожалуйста, два шиллинга.
«Пожалуйста» объяснялось тем, что Роджер получил право на вежливое обращение, заплатив как джентльмен, прежде чем выпить.
Взяв пиво, Роджер снова вернулся к огню. Он решил посидеть в тепле, пока совсем не обсохнет. Сейчас, и только сейчас, он заметил, что, помимо хозяина, в зале было еще три человека — и все мужчины. По другую сторону очага сидел маленький тощий человечек с морщинистым обветренным лицом, в чрезмерно большой шапке и чрезмерно больших сапогах. Где-то посредине между ним и дверью сидел совсем юный темноволосый мальчик, с застенчивым, еще наивным лицом. Только глаза выдавали его — они были какие-то озабоченные, настороженные. Напротив Роджера, сразу за дверью, у самого бара сидел другой юноша могучего телосложения, с физиономией боксера. У него были глубоко запавшие глазки, вьющиеся волосы, с виду жесткие, как горный вереск, и огромные кулачищи, которые он внимательно разглядывал при свете ламп.
Когда Роджер вошел, этот квартет вел общую беседу на валлийском языке. Только сейчас Роджер вспомнил, что он еще застал фразы две-три из этой беседы, а потом она умерла, захлестнутая молчанием, которое обычно наступает при появлении нового человека. Молчание это, однако, затягивалось: присутствующие явно хотели посмотреть, не начнет ли Роджер разговор или хотя бы не объяснит ли, почему он бродит с непокрытой головой и без пальто непогожим осенним вечером, да еще в Северном Уэльсе.
Решив в какой-то мере пойти навстречу их ожиданиям, он повернулся к человечку в чрезмерно больших сапогах и сказал:
— Ну и переменчивая же у вас тут погода.
— Оно конечно, — сказал человечек после некоторой паузы, в течение которой он глубокомысленно обдумывал слова Роджера, — если не знать примет.
— Меня, во всяком случае, это застало врасплох, — сказал Роджер. — Когда я сидел и обедал там, наверху, — и он неопределенно махнул рукой в направлении гор, — я бы в жизни не сказал, что может пойти дождь. Великолепный был день. А через какой-нибудь час прямо разверзлись хляби небесные.
— Оно конечно, — повторил человечек в сапогах. — Это потому, что примет не знаете. А я вот не удивляюсь, потому как я их знаю. Каждый, наверное, понимает в своем-то деле лучше.
— Правильно, — согласился Роджер.
— В горах все быстро меняется, — тихо произнес застенчивый юноша, как бы говоря сам с собой.
— Когда у тебя триста овец на руках, — заметил тощий человечек, и при свете очага видно было, как он переставил ноги в больших сапогах, — пойди ищи их по горе, иной раз миль за десять уйдут, тут поневоле научишься понимать в погоде.
— Верно, — снова согласился Роджер. Ему хотелось, чтобы они поскорее утратили к нему интерес. Через минуту-другую он станет просто частью обстановки. Обыкновенным идиотом, которому следовало бы сидеть в своем большом городе и не вылезать оттуда. Ведь у него ума не хватило даже на то, чтобы одеться, как положено в горах. Впрочем, пусть думают так, пусть думают этак, лишь бы оставили его в покое.
И в самом деле, после того как он пояснил им свое появление в этом трактире, они вернулись к прерванной беседе. Роджер сидел, наслаждаясь чудесным теплом, исходившим от огня, отдыхал и с удовольствием вслушивался в звуки их голосов. Говорил главным образом старик пастух. Голос у него был резкий и звонкий — такой голос должен был бы принадлежать более крупному человеку, так же как его сапоги и шапка. Застенчивый юноша говорил очень мало, а боксер только что-то бормотал, тщательно изучая свои кулаки, словно проверял, не потрескалась ли где-нибудь кожа. Хозяин выступал в роли актера, отвечающего хору, — голос у него был спокойный и звучал иронически. Он и пастух говорили на североуэльском наречии валлийского языка, насыщенном гортанными звуками. Роджер понял, на каком языке они говорят, но до смысла слов не добрался. Язык этот был ни на что не похож, и казалось, его нипочем не выучишь. Внимательно вслушиваясь, Роджер пытался уловить хотя бы слово или комбинацию слогов, которые он слышал в каком-либо другом языке. Но ничего не получалось: он понял только, что «да» означает «да». А, ладно, доктор Конрой (Понтипул, 1904 год) наставит его завтра на верный путь, а пока — огонь жаркий, пиво хорошее и ноги его… ноги…