— А кто этот Пятипроцентный Джонс? — небрежно спросил он с таким видом, словно имел неоспоримое право вмешаться в их беседу.
Ни малейшей досады. Айво даже ухом не повел, будто и не слышал Роджера. Он продолжал говорить, обращаясь к Гэрету, — тем же тоном, так же весело вел он свой рассказ, только теперь уже на валлийском языке.
Роджер невольно восхитился ловкостью этого задиры. Деликатно, без малейшего намека на скандал, Айво дал ему понять, что не желает иметь с ним дело. Гито тоже перешел на валлийский, а вслед за ними — и Гэрет, хотя он-то едва ли понял подоплеку этой перемены. Спокойно, серьезно беседовали они на своем непроницаемо-непонятном языке.
Это уже было прямое оскорбление. Роджер сознавал, что надо реагировать, и не мог: он не чувствовал себя оскорбленным. Их гордость импонировала ему. Это соответствовало его представлению о том, как они должны себя вести. Все обреченные на вымирание этнические группы должны быть гордыми — слишком было бы ужасно, если бы они занялись приспособленчеством и как бы извинялись за то, что еще существуют. Поэтому его гордость не страдала. В конце-то концов, не такие уж крепкие узы связывали его с ними. Скажем, если бы приезжего антрополога оскорбил туземец, находящийся на уровне развития каменного века, это оскорбление антрополог занес бы в блокнот — и только.
Вскоре Айво достал большие стальные часы, посмотрел на них и произнес что-то, видимо означавшее: «Вот-те на!» Они с Гито встали, распрощались с Гэретом и даже дружески кивнули Роджеру.
— Pob hwyl, — бросил Роджер через плечо. — Желаю удачи. — Он сказал это нарочно, чтобы показать, будто достаточно знает по-валлийски и понял, о чем они тут говорили, но просто предпочел молчать.
— Лихо вы преуспели, — с самым серьезным видом произнес Айво. — Теперь вас в любой день могут взять в учителя.
Парочка дружно протиснулась в дверь и вышла на площадь. Заметил ли Гэрет, как Айво поставил Роджера на место? Может быть, и нет. Выражение лица у него было просто деловое и озабоченное.
— Я уже повидал миссис Пайлон-Джонс, — сказал он. — Она будет дома, когда мы приедем с рейсом в десять тридцать. Я сведу вас к ней.
Гэрет сказал, что познакомит Роджера с расписанием. Но, видимо, это был эвфемизм, означавший, что он берет его на работу. Концерн Гэрета не принадлежал к числу тех, что печатают свои расписания в типографии. Насколько Роджер понимал, у Гэрета не было даже листка с расписанием, отпечатанным на машинке. Просто надо запомнить то, что Гэрет скажет ему.
— Мы должны считаться с тем, чего хотят люди, не так ли? — (Филолог Роджер отметил про себя это «не так ли», которое было точным эквивалентом французского «n’est-се pas»; раз местные жители употребляют это выражение, говоря по-английски, значит, оно существует и в валлийском языке, надо только его выследить.) — Так вот, утром вы везем вниз тех, кто едет на работу, а также детишек в школу. Потом в десять тридцать едем наверх; обычно пассажиров тут бывает мало, разве что несколько женщин, которые спозаранку отправились за покупками, но мы все равно должны ехать наверх, потому что в одиннадцать надо везти народ вниз: в это время все женщины едут в магазины. Потом в двенадцать мы доставляем их назад, чтоб они успели приготовить обед. Потом снова едем вниз в двенадцать тридцать, после чего мы свободны до четырех пятнадцати, когда снова надо ехать наверх (отвозить детишек из школы), потом снова вниз в пять часов и наверх — в пять сорок пять (этот рейс очень полный, все едут с работы). В семь часов едем вниз (Роджеру тут стало стыдно: именно этот рейс он тогда сорвал) и стоим там до десяти вечера, а потом снова едем наверх.
Все это Гэрет изложил Роджеру в кафе на площади, пока они сидели над пустыми чашками и ждали десяти тридцати, чтобы двинуться в путь. Слушая эти прозаические подробности, Роджер чувствовал, как внутри у него все поет, точно он вдохнул кислорода. Значит, Гэрет принял его. Вчера за весь долгий день Гэрет так и не удосужился познакомить его с расписанием в целом — только в конце каждого рейса говорил, когда будет следующий. А теперь они стали напарниками по работе.