Глаза Берни восторженно загорелись.
— Я иду. Пошли. Последний шанс. — Он хохотнул и улыбнулся другу. — Гарри, мальчик, тебе нужно научиться жить. Учись жить.
Два дня спустя они покинули Мадрид. Антонио Мера помог им отнести багаж на станцию.
Приятели пересели на другой трамвай на Пуэрта-де-Толедо. Было послеобеденное время, сиеста, залитые солнцем улицы обезлюдели. Мимо медленно проехал грузовик с ярко раскрашенным полотняным кузовом и надписью на боку: «La Barraca»[15].
— Это новый театр Лорки для народа, — пояснил Антонио, высокий темноволосый молодой человек, крепко сбитый, как и его отец, и слегка усмехнулся. — Там собираются ставить Кальдерона для крестьян.
— Но это же хорошо, — сказал Гарри. — По-моему, Республика как раз реформировала образование.
— Они закрыли иезуитские школы, — пожал плечами Антонио, — а новых не хватает. Старая история: буржуазные партии не хотят брать налоги с богатых, чтобы оплачивать образование бедняков.
Невдалеке раздался треск, похожий на хлопки в автомобильном двигателе. Звук повторился дважды, ближе. Из боковой улицы выбежал парень не старше Берни и Гарри, одетый во фланелевые брюки и темную рубашку — дорогую для Карабанчеля одежду. Лицо у беглеца было испуганное, глаза навыкате, он обливался потом. Промчавшись по улице, парень скрылся в переулке.
— Кто это? — спросил Гарри.
Антонио сделал глубокий вдох:
— Могу предположить, один из фашистов Редондо[16].
Появились еще двое парней в жилетах и рабочих брюках. Один держал в руке что-то маленькое и темное. Гарри смотрел на него разинув рот, и постепенно до него доходило, что это пистолет.
— Туда! — крикнул Антонио, указывая в ту сторону, где скрылся беглец в темной рубашке. — Он удрал туда!
– ¡Gracias, compadre![17] — Парень отсалютовал пистолетом, и напарники убежали.
Гарри, затаив дыхание, ждал новых выстрелов, но их не последовало.
— Они хотели убить его, — произнес он шокированным шепотом.
На секунду лицо Антонио омрачилось чувством вины, потом он нахмурился:
— Он из ХОНС[18]. Мы не допустим, чтобы здесь укоренились фашисты.
— А кто были другие?
— Коммунисты. Они поклялись остановить их. Я желаю им удачи.
— Они правы, — согласился Берни. — Фашисты — паразиты, хуже их нет.
— Но он всего лишь мальчишка, — возразил Гарри. — Безоружный.
— Все у них нормально с оружием, — горько рассмеялся Антонио. — Но испанские рабочие не унизятся до такого, как итальянцы.
Подошел трамвай — самый обычный звенящий трамвай, и молодые люди сели в него. Гарри внимательно посмотрел на Антонио. Тот выглядел усталым; вечером его ждала очередная смена на кирпичном заводе. Гарри с грустью подумал, что у Берни больше общего с этим парнем, чем с ним.
Гарри лежал на кровати, слезы щипали уголки его глаз. Он вспомнил, как в поезде по дороге домой Берни сказал, что не собирается возвращаться в Кембридж. Мол, с него хватит этой жизни в отрыве от реальных событий, он отправится в Лондон, где идет классовая борьба. Гарри надеялся, что друг передумает, но этого не случилось. Осенью Берни не вернулся в Кембридж. Некоторое время они переписывались, но послания Берни, где он рассказывал о забастовках и антифашистских демонстрациях, были столь же чужды Гарри, как и истории о темных делишках Сэнди Форсайта, и через некоторое время переписка прервалась.
Гарри встал, его охватило беспокойство. Нужно было уйти из этой квартиры, тишина действовала ему на нервы. Он умылся, сменил рубашку и спустился по темной лестнице.
На площади было тихо, слабо пахло то ли мочой из углов, то ли неисправной канализацией. Гарри вспомнил картинку у себя на стене, какой романтический налет она придавала жизни в нужде. В 1931-м он был молод и наивен, но его привязанность к образу, запечатленному на открытке, сохранилась: девушка, улыбающаяся цыгану. В тридцать первом он думал, что изображенная сценка скоро останется в прошлом. Как и Берни, он надеялся, что Испания пойдет по пути прогресса. Однако Республика привела к хаосу, потом к Гражданской войне, а теперь — к фашизму. Гарри остановился перед витриной пекарни. Там мало что было: несколько простых батонов — barras de pan — и ни одного пирожного, которые так любят испанцы. Однажды Берни слопал пять штук за день, а вечером заел паэльей, и ему было очень плохо.
Мимо прошли двое рабочих, они окинули Гарри враждебными взглядами. Еще бы, он был в хорошо сшитом пиджаке и галстуке. На углу площади он заметил церковь, сожженную, вероятно, в 1936-м. Богато украшеный фасад еще стоял, но крыша обвалилась, сквозь поросшие сорняками оконные проемы виднелось небо. Крупное объявление, написанное ярким карандашом, сообщало, что месса проводится в соседнем доме священника. Оттуда доносились слова Символа веры. ¡Arriba España! — «Вперед, Испания!» — таким призывом завершалось объявление.
18