— Зачем смеешься? — покосилась на меня продавец из сувенирного ларька, — некрасиво над женщиной смеяться, нехорошо.
Шаровидная продавщица, наверное, подумала, что я скептически отнесся к ее откровенным формам.
— Нет, ханум, я смеюсь над собой, — смирно покаялся я, растянув рот в самой широкой улыбке, на которую был способен.
— Тогда ничего, — прониклась ханум и интимным шепотом поинтересовалась:
— Одеколон "Арамис" не нужен?
— Не нужен, — шалея от радости, закричал я, — мне нужен чай или кофе.
— Это на этаже, — потеряла ко мне интерес величественная дама. А я мысленно захлопал в ладоши. Вот оно, спасение, в горяченьком. Ведь все мое оружие перед лицом надвигающейся угрозы составлял гребешок. На хилое воинство "Ласкового мая" надежд было мало. Спасти могло лишь какое-нибудь оружие массового поражения. Кипяток! Будем ошпаривать гадов!
Военный совет я провел с Мишей Сухомлиновым. Этот бесстрашный девятиклассник обладает бойцовским характером. Еще не дослушав меня, он предложил отправиться на Алайский рынок и прикупить дюжину узбекских ножей. Но, поразмыслив, согласился, что в рукопашной схватке с профи у нас нулевой шанс. Уяснив боевое задание, виртуоз-клавишник и кумир восьмиклассниц помчался по этажам клянчить у горничных чайники. За кипятильниками в хозмаг отправился Андрюша Гуров. Короче говоря, материальная база была создана, и на концерт мы отправились в приподнятом настроении. Уверен, что каждый при этом прокручивал возможные фрагменты схватки. В эту минуту я гордился "Ласковым маем". Все ж таки нас, артистов, голыми руками не возьмешь!
В перерыве между концертами за кулисами заметались какие-то шустрые ребята с фиксами. Я сразу определил — разведка. Могучие пожарницы, как гиены набрасывающиеся на чудом проникающих в запретную зону фанаток, при виде фиксатых моментально забились в какие-то темные углы.
— Нужна психологическая атака, — шепнул я Сухомлинову и, когда мимо нас независимо прошел один из шустряков, громко сказал:
— Миша, ты чего это маслины не протираешь? Хочешь, чтобы заржавели?
Миша ответил достойно и четко, как прапорщик генералу:
— Никак нет! Патроны в исправности, сам проверил.
Шустряк блеснул фиксой и скрылся.
Ясное дело, побежал с докладом.
После концерта мы заперлись в нашем угловом номере, расположенном на самой верхотуре, и по всем правилам фортификационной войны приготовились к осаде. Если бы вдруг в номер пришли корреспонденты журнала "Трезвость и культура", они бы расцеловали нас. Виданное ли дело? Знаменитая группа, а пьет лишь чай. На столах дымилось не менее двух десятков расписанных затейливой вязью узкогорлых чайников.
Около двенадцати в дверь постучали, и чей-то явно фальшивый голос вкрадчиво осведомился:
— Можно видеть гинеколога Ходжаева?
— Твой Ходжаев пошел на манты, — развязно ответил я, потому что не люблю жиганского юмора. Тогда за дверью прокашлялись, и басом кто-то сказал:
— Слышь чего, надо с Разиным потолковать. Пусть выйдет. Сомнений не оставалось. Пришли.
— Миша, — сказал я громко и членораздельно, — подай волыну и отойди от двери, а то могу случайно задеть.
Топот удалился в сторону лифта. Но это, конечно, было начало. Мы усилили бдительность. Вдруг примерно через час со стороны окна послышалось какое-то шевеление. Что за чертовщина? Ведь мы на тринадцатом этаже. Выше нас только звезды. Я открыл фрамугу и обмер. Примерно на уровне одиннадцатого этажа, по декоративной стене, опоясывающей фасад гостиницы, к нам карабкался крепкий паренек в кожаной куртке. Сущий альпинист.
— Миша, — прошептал я, — воды.
Верный оруженосец Сухомлинов отреагировал мгновенно.
— Эй, — заорал я, высунувшись из окна, чайку не желаете?! Зеленый. Очень помогает от жажды.
Паренек окаменел от страха. Ситуация для него сложилась отвальная. Внизу девять этажей свободного полета, а вверху я с крутым кипяточком. Для начала знакомства я чуть-чуть плеснул ему на куртку. Пошел пар.
— Ты чего, кент? — дико заорал альпинист, — я к девушке иду. Сбился с дороги.
Бедняга, видимо, и сам не понимал, что говорил. Мне стало смешно и я крикнул:
— Приходи с ней на концерт. А как насчет кок-чая?
— Не, — заверещал гангстер, — в следующий раз. Пока. Извините, ребята.
И с необыкновенной быстротой, как орангутанг, перебирая руками и ногами, он засеменил вниз по стене и через мгновение скрылся в чернильной темноте.
— Поздравляю, — поблагодарил я бойцов и дал отбой. Вряд ли рэкет стал бы повторять тактику штурма напролом. Пусть думает. А пока мы отдохнем. Утром позвонил, потом и пришел Рустам.
— Слышь, Андрей, я в чайхане был, плов кушал, конфеты-мафеты. Там базар был. Про тебя. Крутые ребята хотят на вас наехать. Хотят в номер прийти. Но я твой друг. Я все придумал.
Давай вечером после концерта придем в баню. Отличная парилка. Видик, бассейн, туда-сюда…
Вот это уже теплее. Образ мыслей неприятеля стал мне понятен. Убедившись, что в лобовой атаке им ничего не светит, рэкетиры прибегли к классической восточной тактике — отвлечь внимание удовольствиями. Конечно, их всерьез напугал "автомат "Узи" и изумила моя готовность запросто найти простое и страшное оружие вроде кипятка. Итак, что делать? Средь бела дня они нападать не станут, город все же, не джунгли. Но и отпустить меня отсюда с деньгами, на которые они уже поимели виды, воровская совесть им не позволит. Значит, баня. Отказаться было невозможно, это привело бы к какой-нибудь авантюрной выходке со стороны рэкета. Я решил прикинуться человеком, понимающим толк в удовольствиях.
— А кто будет в бане?
— Ты че, — радостно вскричал почуявший близкую добычу Рустам. — Лучшие люди. Отдохнем, расслабимся.
— Хорошо.
Второй концерт мне дался с большим трудом. Надо петь, зал битковый, а у меня в голове совсем другие мысли. Как же бесправен сегодня творческий человек перед алчным нажимом со всех сторон. Вот, говорят, художник — совесть народа, властитель дум. Чепуха! Этого самого властителя любой власть имущий сотрет в порошок, если только почувствует, что вольная пташечка запела не то, что нужно. С уголовным, скажем так, рэкетом справиться можно. А с идеологическим? В свое время я был без ума от свердловчанина Саши Новикова, сочинившего столько прекрасных песен, что их другому могло хватить на большую, безбедную жизнь. Помните, хотя бы "Вези меня, извозчик"? Во всех кабаках пели, стала народной. Заговорили о парне не только у нас, но и за границей, стали передавать песни по голосам. И свердловское партийное начальство взвилось.
— Как это в нашем пролетарском городе да диссиденты?!
Вязать его!
Был бы руководящий крик. А принципиальные юристы найдутся всегда. Новикову присобачили популярную статью о спекуляции и сунули в лагерь. Ни за что ни про что. Вот такая форма музыкальной критики. А наш Сережа Кузнецов? Он-то и вообще не писал песен протеста. Но в Оренбурге даже "Белые розы" кому-то показались чересчур смелыми.
— Почему пишет? Тем более не член Союза композиторов.
Сомнительная личность. Разобраться!
Поскольку за "Белые розы" срок не намотаешь, то придумали оренбургскому самородку версию, будто он воровал радиодетали. Кузнецов клянется, а ему подмигивают:
— Был бы человек, а "дело", паря, всегда найдется.
Спать бы Сереге, как и Новикову, на нарах, если бы не пришла мне в голову спасительная идея выдать себя за представителя Министерства культуры СССР, взять напрокат депутатский значок и появиться в Оренбурге с грозным известием про то, что Кузнецова и Шатунова ждут на международном фестивале. Уголовное дело немедленно бросили в корзину…