Он остановился у корней Чардрева, его мутило, трясло, как в горячке, и он не понимал, почему до сир пор удерживается на ногах. Джон посмотрел на то, что приняло облик Дени.
— Ты сможешь вернуть меня, — мягко сказала она, подойдя почти вплотную. От неё пахло холодом и смертью, впрочем, от него наверняка тоже. — Сможешь исправить ошибку, о которой так сильно жалеешь.
— Это не было ошибкой, — сказал он, отчётливо понимая, что говорит правду. — Ты не оставила другого выбора.
— Я даю тебе выбор сейчас.
— Мне жаль, — его голос дрожал от ярости, слёз и горечи. Он должен сказать ей хотя бы таким образом. — Мне жаль, что я пытался манипулировать тобой, но слишком хорошо сыграл и сам поверил в свои чувства. Они так и не стали правдой. Мне жаль, что всё закончилось именно так, и я стал частью твоего безумия. Мне жаль, что мне пришлось убить тебя.
В его сердце вновь проворачивали кинжал, острые грани разрезали жилы, оставляя пустоту и забирая жизнь. Он точно знал, что чувствовала Дени, когда нож вошёл ей под рёбра. Всегда знал, потому что сам пережил то же самое.
Это не прощание и не прощение, не эфемерное искупление, которого уже не найти. Но Джон отпускал Дейенерис с каждой сказанной фразой.
— Настоящая ты никогда не простила бы, и это глупо, извиняться за то, что я сделал. Прости меня. Сейчас я заканчиваю ту войну, в которую втянул тебя. Это единственное, чем я могу искупить свою вину. Но я хочу и должен жить дальше. И хочу вернуться домой.
С его губ срывался лишь слабый шёпот, громкость не имела значения. Сейчас, когда смерть встречала его как старого знакомца, он понял, чего хотел на самом деле. Было ли поздно? Ему предстояло выяснить.
Он разжал пальцы, и факел упал на корни чардрева. Огонь победно взвился, дерево затрещало. Джон нашёл в себе силы отойти достаточно далеко, прежде чем боль снова взорвалась яркой вспышкой в теле и в голове. Его стошнило желчью. Тошнило так долго, что итогом должен был стать его желудок, выпрыгнувший на снег.
Он обессиленно лёг на спину, вытерев бегущие по щекам слёзы, глядя на пламя, взвивающееся к зелёной, переливчатой небесной дымке. Наверное, то остатки чужой, эгоистичной магии говорили в нем, но разве он не заслужил? Если он останется жив, разве он не заслужил прожить остаток так, как ему хотелось? Он думал, что найдёт в конце своего пути искупление, но, постучав в дверь к смерти, нашёл ещё один ответ.
Вдох, ещё один вдох, как учатся заново. Боль накатывала лавиной, сжимая в тиски, и вновь отступала, становясь тише.
Призрак залаял над ухом, и Джона потянули за руки, помогая подняться. Он смутно осознавал, что Джастин и Свагр почти взвалили его на себя.
— Ты это сделал! Только попробуй сдохнуть теперь, Сноу! — голос Свагра доносился как с другого конца мира.
Конечно, он не мог умереть. Оставался ещё один круг магии по другую сторону Стены.
Оставалось место, куда он должен прийти.
========== Часть 11 ==========
Санса шла по мостику к Вороньей вышке, и в ладони сжимала письмо для Рослин Талли. Она провела пальцами по перилам, смахивая снежные крошки. Белый снег всё ещё укрывал Винтерфелл и его окрестности. Но дни становились длиннее, а ночи короче; в тёплый полдень с козырьков свисали первые сосульки; и мороз редко схватывал дыхание. Близился краткий промежуток между зимой и настоящей весной. Время, когда белый цвет исчезал, уступая место серости и чавкающей грязи, в которой утопали сапоги. Когда природа лишь на грани пробуждения, снег смешивался с дождём, и глаз цеплялся за мёрзлую землю и неприглядные, голые деревья.
Санса ненавидела переход между мирами зимы и весны. Она с трудом отпускала зиму.
«Зато строительство пойдёт быстрее».
Стук инструментов давно стал привычным фоном. Рабочие, наконец, заканчивали с крепостными стенами, разрушенными огнём Визериона, и теперь замок вновь надёжно упрятан со всех сторон. Впрочем, ещё не один год уйдёт на то, чтоб отстроить всё целиком. Предстояло вернуть былой вид Первой Твердыне.
И всё же Винтерфелл исцелялся от ран, полученных в войне. Исцеление медленное и болезненное, продвигалось маленькими шагами, но становилось легче.
Санса скинула капюшон, входя в помещение, и провела ладонью по косе. Вороны в клетках словно приветствовали её своим карканьем, и казалось, громче всех откликнулся ворон для Риверрана. Будто птица могла что-то понять и обрадовалась возможности долгого полёта. Санса посмотрела на зажатое в кулаке послание, скреплённое печатью Старков. Переписка с Рослин завязалась долгая, письма звучали деловито, и с визитом в Винтерфелл девушка собиралась нагрянуть лишь на исходе зимы. Возможно, что и позже — в разгар весны. Рослин планировала взять в спутники Патрека Маллистера, и то были, разумеется, неофициальные смотрины. Санса понимала это. И согласилась.
Если Рослин и Эдмар не бежали в Винтерфелл по суровой зиме, то дело было не в финансовых делах и долге Железному Банку. Помощи они не просили. Очевидно, они по какой-то странной причине очень уж хотели сосватать ей в суженого Патрека. Были ли то перспективы на будущее объединённое королевство Севера и Речных земель? Возможно. Но Санса не исключала вероятности, что Рослин попросту заскучала и занялась сводничеством.
Санса не решила, как поступить, и не была готова решать, не в том состоянии неопределённости и беспокойства, в котором билось её сердце после возвращения из Застенья. Но лучше бы Патреку Маллистеру быть средним во всех отношениях: не слишком умным, не слишком амбициозным, податливым, как ил на берегу реки. Её девичье сердце даже не трепетало от предположений, насколько он будет красив. Если жених окажется удобным, то Санса готова подумать.
— Так, тебе снова предстоит путешествие, Седой, — Санса достала ворона из клетки и привязала к лапке письмо. Она почесала птицу по макушке и провела пальцами по крыльям, в которых виднелись белые перья. Ворон недовольно нахохлился. — Будь добр, вернись с хорошими вестями.
Он посмотрел на неё чёрными глазами и каркнул. Явно скептически, «не знаю, не знаю, уж как получится». Санса подошла к окну и выпустила ворона наружу, в тёплый для поздней зимы день с подтаявшим снегом и серым небом.
— Моя королева, — раздалось за спиной, и Санса обернулась.
В проходе двери стоял Ольвин Мандерли, стягивая с лысой головы шапку. Молодой и не такой тучной комплекции, как его дядя, но чёрный меховой плащ и шуба делали его огромным. Его широкая спина закрывала для Сансы обзор на улицу. Его суровое лицо разбойника с глубоко посажеными глазами могло нагнать страху на кого угодно, но она знала, что первое впечатление обманчиво.
— Когда ты вернулся?
— Только что. Увидел, как вы идёте по помосту и пошёл напрямик.
— Плохие новости? — насторожилась Санса, делая шаг навстречу к нему.
— Это первое, что приходит в голову при виде меня? — Ольвин улыбнулся, и когда он улыбался, то происходило сразу две вещи: становилось понятно, насколько он умён, и насколько обаятелен. — Нет. В Даре спокойно. Становится теснее, многие одичалые откликнулись на ваше предложение, моя королева. Приезжают всё новые семьи.
Они вышли на лестницу, на свежий воздух, оставляя позади каркающих воронов и запах птичьего помёта. Санса сложила руки на груди. Она оперлась поясницей на перила, иначе было бы совсем тесно, но не чувствовала дискомфорта.
— Нам ждать конфликтов?
— Не скоро. Сейчас все ещё заняты зимой и обустройством новых домов, потом будут думать об урожае и учиться земледелию, а потом… Кто знает?
— Но ты чем-то обеспокоен? — Санса нахмурилась.
— Это же Одичалые, — он пожал плечами. — Они слишком хаотичны. Несобранны. Постоянно кричат о независимости от Севера и короны.
— А как Последний Очаг к ним относится?
Она отдала этот замок Холтам. Семья лояльна к Ночному Дозору, и ещё бы — сколько их родичей служили в ордене. Морс Холт клялся ей, что дом лоялен и к Одичалым, готов терпеть соседство после того, как сражались с ними плечом к плечу в войне с Белыми Ходоками.