Достал сигареты, закурил. Руки немного дрожали.
КАМЕШКИ
Когда Володя ушел, Гена странно как-то замельтешил, на стуле заелозил.
— Торопишься, что ли? — спросил я.
— Да нет, — отмахнулся он.
Чуть позже разъяснилось: это он робел пригласить меня на обед, который мать сготовила по случаю его приезда.
— Ну пойдем, а? — упрашивал он и спешил задобрить. — Ты бы подошел моей маме в сыновья. Надолго не уезжаешь, не грызешь ногти. А я все отвыкнуть не могу.
Пока шли к нему, был неестественно оживлен, болтал без умолку.
Вдруг остановился и меня задержал.
— Вот мой дом. Но я должен тебе сказать. Моя сестра… Ее Зоей зовут… Ты не удивляйся, когда ее увидишь. Она переживает, если удивляются.
Я заметался, догадываясь: туда, куда я иду, мне идти не следует. Но было поздно.
Папа и мама у него оказались старомодными и добрыми. Я в их обществе маялся и ждал, ждал… Он — в прошлом железнодорожник, она — ветеринарный врач. На стене висела фотография: он в служебной форме, подбоченясь, она в ситцевом платьице, застеснялась и как бы желает за мужа спрятаться. Запечатлены на фоне куста сирени. Про куст они рассказали, сам бы я не догадался.
Они и меня расспрашивали, очень просто и трогательно, а сами любовно на Геночку посматривали.
— Он у нас с детства музыкой увлекался.
А в Гене ощущалось напряжение. Он снял пиджак, по комнате прохаживался. Водолазка на локте заштопана.
— А вы где работаете? — интересовалась мама.
— В промышленности, — неопределенно отвечал я.
— Вот и Геночке надо поближе к дому.
Старик (он дома скрипучие сапоги носил и галифе) потащил меня к этажерке, среди старых учебников — по физике, геометрии, истории — стояли какие-то растерзанные, марлей подклеенные папки. Одну из них он вытянул, пыль сдул.
— Это ноты, по которым Гена играть учился. Когда денег не хватало, брат мой, Андрюша, ноты от руки переписывал. Посмотрите, это его работа.
Стукнуло за дверью. Они разом умолкли и повернулись. И я сперва искоса, осторожно глянул, а после с облегчением и почти непринужденно. На кресле-каталке въехала девушка с распущенными русыми волосами, в голубой воздушной блузочке. Улыбнулась без тени неуверенности, протянула руку — прохладную и очень нежную.
За обедом отец налил по рюмочке вишневой настойки. Мать старалась мне кусочек повкусней подложить. Их внимание обволакивало, умиляло. Но в какой-то момент мне стало душно, я почувствовал себя жуком, которого положили в коробочку с ватой. И забарахтаться не было возможности.
Пили чай с молоком. Над столом кружили на бреющем полете мухи. Я вспомнил, как вечером на даче я, мама, дед и бабушка на терраске играли в лото или домино, а поздно, когда у фонаря над крыльцом начинали виться мотыльки, на электричке приезжал из города отец. Тогда тоже пили чай с молоком.
— Хочешь, я покажу тебе свою коллекцию камешков? — спросила Зоя.
Она ловко управляла громоздким креслом. Тут только я заметил: мебель в комнате расставлена так, чтобы дать ей больше простора.
Камешки были уложены в самодельные картонные коробки. Один напоминал треуголку Наполеона, другой голубиное яйцо, третий — просто в красную крапинку. И под каждым приклеена бирочка: «Из Феодосии. Надя. 1974 год». «Из Афонской пещеры. 1971 год».
— Мне подруги привозят, но больше всего, конечно, Геночка. Он ведь у нас путешественник.
Они его обожали.
— Гена, — позвала из-за двери мать.
Он встал, цепко на меня поглядел и, пятясь, вышел.
Зоя отъехала к секретеру, вернулась с большим листом бумаги.
— Можно я у тебя спрошу?
— Конечно, — сказал я. Жесткая спинка была у моего стула.
— Ты где живешь?
— Тебя почтовый адрес интересует?
— Да.
Я разглядел: лист был разлинован, и мой ответ она медленно и прилежно занесла в графу «Адрес».
— Какая твоя любимая книга?
— Зачем тебе это? — спросил я.
— Чтоб не забыть. Я, когда останусь одна, буду перечитывать и вспоминать тебя.
Она открыто и доверчиво улыбалась.
ИЗ ОБЛАСТИ ФАНТАСТИКИ
Я бы зашел в кабинет к Пал Палычу. Я бы сел напротив него и сказал: «Я же все понимаю…» Но мы не хотим, чтобы кто-то догадывался о том, что мы сами от себя скрываем.
Я бы зашел к Голубкиной. Я бы вполне искренне ей улыбнулся. Ее никто не любит — ни на работе, ни дома. Про нее говорят: «С ней хочется спорить, даже когда она права». Ей бы я улыбнулся.