Потом сидел на врытой голубой скамеечке. Думал о своем, но ведь им мои мысли интересны были. Так все перепутано и переплетено в этой жизни. Одно цепляется за другое, и очень долго нужно объяснять, много нужно подробностей и предыстории, чтобы понять, почему сегодняшний день именно такой, наполнен именно такими событиями.
На голубом небе повисли без движения четко вылепленные облака. И солнце.
Я сидел не шевелясь. И видел: среди могил полевая мышь шмыгает. Ворона подозрительно на меня косилась с прогнувшейся ветки. Воробьи осмелели, с кленов на землю перебрались и на холмике, в метре от меня, затеяли ссору.
Светло и грустно было за этой кутерьмой наблюдать.
Собрался прощаться и оттягивал. Что-то мешало, неясная какая-то вина. Я знал, им не хочется меня отпускать. И я, извиняясь, снова объяснял. Я вас не забываю. Но так получается.
Жались друг к другу металлические клетушки оград. И здесь забота сберечь, оградить свое, близкое.
Дорожка впереди была запружена людьми. Я приблизился, остановился. Взвод солдат подходил — неловко, сгорбленно, стараясь поменьше шуметь. Оркестранты не играли, тихо переговаривались.
Суховатый треск, будто обломилась большая ветка. Нет, деревья стояли не шелохнувшись, это солдаты по команде, одновременно, щелкнули предохранителями автоматов.
Офицер поднял руку… А у рабочих не ладилось, спутались канаты. Меня охватило виноватое беспокойство: офицер ждет, солдаты ждут, быстрей бы уж…
Прямо за кладбищем начинался лесок — небольшая полоска живой природы, зажатая с двух сторон шоссе и железной дорогой.
Я слышал удаляющийся гул машин. Поезд прогромыхал.
Сыроватой грибной прохладой дышала земля, в воздухе сильней чувствовался острый привкус свежести — приближение холода. Листья на березах шумели приглушенно, экономя силы.
Деревья наслаждались последним теплом, прощались с летом. И весь день такой светлый и ясный, ничего не надо было исправлять в этой жизни.
«Господи, неужели я умру?» — подумал я.
НА ПЕРВОЙ ЖЕ ОСТАНОВКЕ
Кирилл пробирался ко мне, его спортивная вязаная кепка с большим красным помпоном лавировала среди других кепок, шляп и шляпок. Час «пик», площадь перед метро запружена.
Подошел, помахивая рукой, в которой, словно увядший букетик, были зажаты перчатки.
— Ну что, все в шоколаде? — спросил я.
Кирилл кривовато усмехнулся.
— Да нет, не совсем. Неувязочка, ты уж прости. Твоя с минуты на минуту здесь будет, а моя не сможет. Больше того. И я, оказывается, тоже занят.
— Шутка? — спросил я.
— Нет, серьезно. — Кирилл наклонился к моему уху: — Запомни, с поезда, который идет в никуда, нужно сходить на первой же остановке.
— Отлично придумано, — обозлился я. — А мне что прикажешь делать?
К нам подбежал мальчик в курточке.
— Дяденьки, трехкопеечной монетки не найдется?
Кирилл положил ему на ладонь три копейки.
— Иди, мальчик, и тоже сделай кому-нибудь доброе дело. Эх, ты, — Кирилл смотрел насмешливо, — дяденька, не знаешь, чем девушку занять. Если фантазии совсем никакой, к себе пригласи.
— У меня Пал Палыч.
— До сих пор? Учти, делаешь большую психологическую ошибку. — Кирилл взял наставительный тон. — Он тебе никогда не простит, что ты был свидетелем его переживаний.
— Без тебя разберусь, — сказал я.
— Кроме того, — не слушая, продолжал Кирилл, — ты допускаешь еще одну ошибку, глобального характера. Ты своей благотворительностью можешь возродить в нем веру в человечество.
— Ладно, — оборвал я. — Ты все знаешь, вот и оставайся, а я пойду.
— Постой, — он проворно ухватил меня за руку. — Какой ты непонятливый. Я же тебе говорю, занят я. А вот, кстати, и она.
Она ему улыбалась от подземного перехода.
— Здорово, Марина, — приветствовал девушку Кирилл. — Рекомендую, мой друг Валерий. Марина, ситуация складывается таким образом, что я должен исчезнуть.
И он отсалютовал своей модной кепкой.
— Веселый у нас друг, — сказала Марина.
— Да уж, — подтвердил я.
Помолчали немного. Я предложил сходить в кино.
Фильм был про любовь. Герои — он и она — так пылко играли ссоры, примирения и объяснения, что я испытывал мучительную неловкость за них и за весь авторский коллектив.
Марина в темноте на меня поглядывала. Наконец не выдержала.
— Вам нравится?
— А что, интересно, — упрямо сказал я.
Больше она не заговаривала. Такая ее кротость пробудила во мне угрызения совести.