Но я-то понимала, что это нас не спасет. Куда убежишь от зимы? Пусть даже мы скроемся в какой-нибудь стране за тысячу миль отсюда — сколько взяток мы заплатим, пересекая границы, и окажется ли гостеприимным наш новый дом? В далеких краях наш народ не всегда привечают — и мы об этом немало наслышаны. Чужестранные короли и епископы вечно требуют, чтобы мы прощали им долги, а сами не прочь набить сундуки за наш счет. Один из дедовых братьев приехал из летней страны, где у него был дом с закрытым двориком. Там росли апельсиновые деревья. Их посадила и вырастила моя родня, а теперь кто-то другой рвет плоды с их веток. Дедушкиному брату повезло, что ему удалось выбраться оттуда живым и очутиться здесь.
Но даже в стране, где царит лето, я не смогу прятаться вечно. Наступит день, когда задует ветер, и воздух остынет, и посреди ночи мороз подкрадется к моему порогу. Зимояр сдержит свое обещание. Я всю жизнь буду бегать от него, едва переводя дух, трепеща от страха, а он все равно явится и оставит мое обледеневшее тело лежать на пустом крыльце.
Поэтому я ссыпала все шесть башенок — по десять монет в каждой — обратно в кошелек. Тут как раз пришел Сергей, и я сразу отправила его к Олегу спросить, не отвезет ли он меня в Вышню прямо нынче вечером.
— Скажи ему, я вычту копейку из его долга, если он отвезет меня сегодня в город, а в субботу вечером назад, — сумрачно произнесла я. Переплата за извоз получалась двойная, но время сейчас дороже денег. Зимояр, конечно, дал мне три дня, но на самом-то деле времени у меня было только до пятничного заката. Вряд ли мне удастся втолковать Зимояру, что я задержалась из-за шаббата.
Назавтра с первым лучом солнца я была уже на рынке. Едва завидев меня возле своего прилавка, Исаак приветливо осведомился:
— Принесли еще серебра? — Но тут же, вспомнив о манерах, вспыхнул и добавил: — То есть я хотел сказать, что рад вас видеть снова.
— Да, серебра я принесла, — ответила я, перевернула кошелек, и монеты легли сверкающей горкой на черный бархат прилавка — Исаак даже не успел еще разложить товар. — В этот раз я должна отдать шестьдесят золотых.
Исаак уже вертел монеты в руках, его глаза блестели голодным блеском.
— Я никак не вспомню… — пробормотал он скорее себе, чем мне. Услышав мои слова, он изумленно распахнул глаза. — Не прогадать бы на такой работенке!
— Здесь довольно серебра на десять колец, каждое по десять злотеков.
— Я столько не продам.
— Да нет же, конечно, продадите, — возразила я. У герцога есть кольцо из волшебного серебра: понятно, что все городские богатеи — хоть мужчины, хоть женщины — захотят иметь такое же, да поскорее.
Исаак насупился, пошевелил монеты пальцами и наконец вздохнул:
— Я сделаю ожерелье, и посмотрим, что мы с этого будем иметь.
— Вам правда не по силам продать десять колец? — удивилась я. Неужели же я в нем ошиблась?!
— Я сделаю ожерелье, — настойчиво повторил Исаак.
По-моему, смысла в этом не было ни на пенни. Наверное, Исаак хочет покичиться своей работой и сделать себе имя. Что ж, я не против — мне главное заплатить моему Зимояру и выиграть при этом время.
— И нужно закончить работу до шаббата, — добавила я.
— Я чудеса творить не умею! — простонал он.
— Чудеса уже до вас сотворили, — отрезала я, кивнув на монеты. Больше спорить он не стал.
Пока Исаак трудился, я сидела за его прилавком и обслуживала покупателей, приходивших к нему за разными вещами. Сам Исаак не хотел никого видеть и слышать — он целиком погрузился в работу. Покупателями были по большей части слуги — очень занятые, очень раздраженные. Многим из них не терпелось забрать заказы. Они говорили сердито, испепеляли меня взглядами и пытались сделать так, чтобы я съежилась и исчезла. Но я сдерживала их натиск и холодно отвечала им:
— Вы, разумеется, видите, над чем трудится мастер Исаак, и прерывать его не стоит. Я уверена, ваша хозяйка или хозяин не хотели бы прогневать господина, чье имя я назвать не могу, который купит это украшение.
И я указывала на верстак, где в лучах полуденного солнца сияло волшебное серебро. Холодный блеск завораживал строптивых покупателей; они замирали, глядя на серебро, а потом уходили, не проронив больше ни слова.
Исаак не прекращал работу, пока не угас последний луч солнца, а наутро, едва рассвело, он снова уселся за верстак. Я заметила, как он отложил несколько серебряных монет в сторону, как будто на память, чтобы потом не забыть. Я даже подумала: может, надо попросить, чтобы он и мне оставил одну? Но все равно из этого ничего не вышло. В полдень Исаак со вздохом расплавил последнюю из сохраненных монет — и последний виток серебряного кружева лег на ожерелье.