Она хмурится и глядит на часы. Для сна осталось каких-то жалких сто восемьдесят минут.
(А разве было больше за последнюю неделю?)
И Питер не спрашивает, зачем Падди приходит каждую ночь; не спросил ни в первую, ни теперь. Просто кладет на пол книгу, очки и щелкает выключателем торшера. Каждый раз Питер шумно выдыхает, когда ее рука касается его груди, каждый раз он вздрагивает, когда Падди опускает голову на его грудь. И каждый раз Падди чувствует, как внутри что-то обрывается, что так — неправильно, что все это просто длинный дурной сон, и когда она откроет глаза, то снова окажется на пороге редакции. Только в этот раз Падди прольет кофе не на доброжелательно улыбнувшегося Питера МакИлтчи, а на Мюррея Девлина, который без лишних раздумий или сожалений наконец отправит ее домой.
(Больше нет, больше она не позволит себя обмануть.)
И если… Если Питер дотянет до утра, то… Главное — продержаться ночь, выиграть еще один день. Главное здесь не глагол, что отражает имя крохотной, микроскопической отсрочки от смерти, а еще двадцать четыре часа.
Еще двадцать четыре часа, за которые она себя заново возненавидит.
Холодная рука опускается на предплечье, круговым движением пробегается у запястной косточки. И Падди наконец закрывает глаза.
***
Будильник разрезает тишину противным скрипучим звуком, похожим на звон пейджера Терри. Футболка прилипла к спине, и Падди даже отчасти рада, что звон вытащил ее из сна. Слева кровать холодна, одеяло идеально ровное, будто никто здесь ночью и не спал.
Падди облизывает губы и пытается собрать воедино обрывки странного видения, из-за которого тягучий и липкий страх заполнил ее тело. Она старается вспомнить, это ей кажется очень важным, важнее всего на свете, но мысли, словно испуганные птицы, разлетаются в стороны и жмутся по укромным уголкам.
«Время не ждет», — напоминает себе Падди, потирает виски и поднимается.
Питер никогда не остается до рассвета. Она не раз спрашивала, как у него получается так тихо исчезать поутру.
— Ты и сама прекрасно знаешь, — снова ответил Пит и посмотрел на нее своими невозможными глазами.
Ей хотелось тогда возразить, что это, черт возьми, не ответ, но он выглядел слишком больным для дальнейших препирательств.
(А сейчас она «знает»?)
Но ближе к вечеру Питер возвращается без запаха сигарет, хотя раньше не проводил и получаса без никотина.
За ночь багряный и местами огненный мир кардинально изменился: подмороженные листья валяются на дороге, а верхние ветви украсила изморозь. Снег еще не выпал, и, судя по прогнозам синоптиков, белое крошево не скоро украсит Глазго. Падди поправляет наушники, выбрасывает в урну бумажный стаканчик, проезжает по расцветшему на месте вчерашней лужи льду, чем и вызывает неодобрительные взгляды какой-то незнакомой дамы.
Откровенно говоря, в офис подниматься не хочется, как и много чего не хочется за последние дни. Падди щурится: солнечные лучи, хоть и не того насыщенного цвета, что были летом, все равно кажутся слишком яркими, от них болят глаза. Она трет веки и беззвучно напевает слова битловой песни.
Через четыре лестничных пролета и кошмарно длинный коридор появляется стеклянная дверь редакции. Падди оставляет приветствия до лучших времен и пробирается к рабочему месту.
Мятые листы едва держатся на краю столешницы. Девлин не раз видел ее бардак, хмурился, но замечаний не делал.
— То, что на столе, то и в голове, — часто повторял шеф. — Не страшно, если там срач, — Мюррей бросил взгляд на Стеллинга, у которого из писчих принадлежностей на столешнице был только один-единственный тупой карандаш. — Страшно, если там пусто.
Пусто.
(Что-то определенно идет не так.
Может, что-то не так с пустотой?..)
На собрании тихо, словно на поминках. В кабинете шефа нечем дышать. Падди попросила бы открыть окно, но МакВи слишком уж демонстративно трет клетчатым платком красный нос. За пятнадцать минут обсудив насущные дела и не услышав каких-либо возражений, Девлин сквозь зубы раздает задания.
— А с маленькой мисс мне нужно поговорить наедине, — выдает шеф и кривит верхнюю губу. Мюррей смотрит на нее, и его улыбка не предвещает ничего хорошего. — Остальные свободны.
МакВи следует за остальными, нарочито горестно вздыхает, что-то бормочет себе под нос и пожимает плечами в ответ на ее вопросительный взгляд.
Сердце болезненно бьется, когда она слышит слова шефа, который едва сдерживает раздражение:
— Может, хоть ты мне объяснишь, почему охеренно талантливый Терри Хьюлитт обратился в профсоюз и добился своего гребанного увольнения?
***
День тянется медленно, капля по капле смешивает в себе разнообразные цвета, словно Падди смотрит в калейдоскоп, обрастает какофонией лишних звуков и превращает голову в пульсирующий комок боли. «Не знаешь ответа на загадку — не получишь приз», — усмехается Падди и возвращает в архив папку на МакХонесси. Архивариус на нее косо смотрит. Еще немного — и работницы архива начнут перепроверять, давал ей шеф редакционное задание или нет. Падди искренне надеется, что этот день настанет нескоро.
Девлин злится, МакВи злится, вся семья на нее зла. За-ме-ча-тельный расклад, Миэн, так держать! Интересно, если бы вручали премию «неудачник года», она ее получила бы или даже в этом умудрилась бы пролететь? Скорее второе, отмечает Падди и записывает в блокнот адрес мисс Милис, ради расположения которой судья поставил на кон свою репутацию и правосудие в целом.
Хотя вскоре Падди берет слова обратно: время, проведенное в ожидании Клэр Милис, идет гораздо медленнее, чем днем. Оно будто спотыкается каждые пять минут и застревает на месте на все пятнадцать. Зажевавший кассету плеер покоится в сумке, а за включение радио в салоне Джордж оторвет ей руки. Не буквально, конечно, это было бы неприлично и потянуло бы на судебное разбирательство, ухмыляется Падди и кладет голову на подголовник, но нытье МакВи может длиться часами. К несчастью, однажды ей удалось это проверить.
— Гляди, — тыкает Джордж пальцем влево, шелестит фольгой и разворачивает припасенную на случай внезапного патруля еду. Запасливый гад.
Клэр поправляет шляпку и на высоких каблуках, из-за которых, если упадет, получит перелом ноги в двух или трех местах, идет к продуктовому. Падди быстро снимает крышку объектива и делает несколько кадров. Правда, пригодятся они в случае, если Дэйли Ньюc опубликует статейку вроде «Наманикюренные фифы: даже им нужно есть», но не появляться же на глаза к Девлину с пустыми руками.
Тишина разбавляется приглушенным чавканьем, от которого ее передергивает.
— Так чего Девлин хотел? — не прожевав, спрашивает Джордж и подслеповато жмурится — очки по-пижонски завешены за дужку на вороте древнего как мир пуловера.