— Это вам не шуточное дело — божий свет не видеть, потому как, когда глаза пустые, ничто тебе не любо — ни еда, ни питье, никакой тебе радости на этом свете. Все постыло, ежели душа скорбит. Да рази ж это жисть, ежели нет наиглавнейшего? Который человек прежде видел, как говорится, несчастнее слепца… — Тут Иве запнулся и в крайнем смущении закруглил свою речь: — То есть слепец слепцу рознь, вот оно как!
Расчет провалился. Ситуация резко ухудшилась. Бариша ерзал на стуле и только вздыхал про себя: «Эх, будь сейчас здесь Юрета, все бы шло по-другому!..» Но Юрета не мог быть здесь, так как находился на срочной службе на флоте.
— Ба! Ба! Ба! Полно, молодой человек! Затянул литанию! Глаз чуть воспалился, а вы уж сразу в панику!..
— А чего нам паниковать? — попытался Бариша спасти положение. — Нет на то причины. Пускай паникует виноватый, а мы только хотим сказать….
— Ничего страшного, — перебил его Ловро и опять завел свою любимую песенку, бессмысленный рефрен которой, однако, обнадеживал и умиротворял: — Пройдет, говорю вам… все будет в порядке… все будет в порядке…
И, непрерывно повторяя эти пустые слова успокоения, он смазал Барише глаза желтой мазью и, похлопывая его по плечу, проводил до порога — ему не терпелось поскорее выпроводить их.
— Все будет в порядке, не бойся… А сейчас ступай домой, не таскайся по трактирам, дым… Иди домой и полежи, отдохни… А через несколько дней, на той неделе, приходи на перевязку… щипать перестанет… Все будет хорошо… — Прощаясь с ним за руку, Фуратто сунул ему в ладонь ассигнацию. — Все будет в порядке…
Фуратто закрыл за ними дверь, поднялся в приемную и, дрожа всем телом, растянулся на обтянутой черной клеенкой кушетке, на которой осматривал пациентов. Лоб и ладони его покрылись холодным потом; под рукой он чувствовал липкое и влажное прикосновение клеенки; так плохо ему не было с того памятного сочельника, когда он отравился устрицами, присланными ему в подарок доном Ерко из Привлака.
Бариша и Иве обедали в трактире Шпиры Мркича, не жалея денег, но без всякого аппетита. Завсегдатаи уже разошлись, и отец с сыном сидели вдвоем за длинным столом. Заказали жаркое и литр вина. Иве достал из торбы хлеб и отрезал несколько длинных ломтей. Жевали вяло и молча в пустом трактире. Похоже, они остались с носом. Доктор сладкими речами заговорил их и ловко выставил за дверь. И вот они возвращались домой в той же неизвестности, зато с меньшей надеждой. Бариша почувствовал нужду сказать что-то важное, но получилось:
— Вот тебе и на!
И он снова стал жевать размеренно, с озабоченным видом. В мыслях его был полный разброд. За картинами, мельтешившими перед его мысленным взором, пробивалось смутное решение не оставлять дело так, однако к нему примешивалась и некая неудовлетворенность, сознание того, что, в сущности, он еще ничего не добился и все надо начинать сначала.
В доме Фуратто между тем стоял переполох. Беспокойно шагая взад и вперед по приемной, Ловро обсуждал инцидент с госпожой Вандой, а наверху, в столовой, стыл на столе нетронутый обед. Фуратто упорно твердил, что это Ката, убирая в приемной, переставила в шкафчике пузырьки и «проклятый пузырек» занял место безобидных глазных капель, и, наверное, в десятый раз он повторял: «Постоянно ей твержу, чтобы вообще не вытирала пыль в шкафу и на моем столе!» А призванная к ответу Ката клялась и божилась, что уже десять дней как не вытирала пыль, а к шкафчику даже и не прикасалась. На кухне Ката, заливаясь слезами и шмыгая носом, машинально и без надобности переставляла с места на место посуду. Обед на столе продолжал стыть, а Фуратто, заложив руки за спину, все еще вышагивал по приемной. Наконец госпоже Ванде удалось ласковыми словами немного успокоить его и уговорить подняться к столу. Но к еде он едва притронулся, а после обеда им вновь овладело беспокойство. Послеобеденный сон пошел насмарку: он спустился в приемную и снова стал ходить взад-вперед. В голове у него сумятица, мрачные мысли лишь на миг сменялись утешительными. Как это могло случиться? Неужели и второй глаз потерян? Первый, вероятно, и без того уже нельзя было спасти. Счастье еще, что под руку не попалась какая-нибудь кислота посильней! Стоило ему чуть-чуть успокоиться, как смена мысли опять погружала его в мрачное настроение. А что, если Бариша совсем ослепнет? Дернуло его закапать и в здоровый глаз! Зачем это ему понадобилось? Потом он подумал, что совершил ошибку, сунув Барише ассигнацию. Разве это не признание своей вины? С горя на него напала икота. Заунывное эхо его шагов как бы создавало ощущение, что в доме назревает самоубийство. Госпожа Ванда, которой шум шагов не давал заснуть, спустилась вниз и тщетно уговаривала его лечь и отдохнуть. Она заварила ромашку, усадила его в кресло и держала перед ним блюдце, а он дрожащими руками подносил ко рту чашку и отхлебывал, глядя на нее благодарно-преданными глазами.