Однако вино начало оказывать действие раньше, чем рассчитывал Польде. Разговор становился более оживленным. Друзья отца принялись расспрашивать Польде о войне, предоставляя ему возможность рассказать о себе и побахвалиться. Польде отвечал сухо, нехотя. Яндрия тоже был настороже, умело уводил разговор в сторону, когда он приближался к опасной черте, и ограждал сына от неприятных вопросов. Вскоре Яндрия сам разговорился, вернулся к своей излюбленной теме, стал вспоминать время своей службы и оккупации Боснии. Но гости, как назло, задавали вопросы о войне. Польде показалось, что Перо Шарац, маленький, аккуратно одетый старичок с медовым голосом и хитрыми глазками, особенно старался разговорить Польде. Яндрия вновь заслонил собой сына, на сей раз менее удачно.
— Оставь, не любит он рассказывать. Послушай меня — старика.
Польде сидел не шелохнувшись. Яндрия хорохорился, говорил много, азартно и все больше распалялся. Разошелся вконец, стал шумлив, сам пил и другим подливал.
Шарац, знавший меру в вине, пить как остальные не торопился и весь вечер незаметно управлял разговором, переводя его в желаемое русло. Вдруг он обратился к Польде:
— Расскажите, пожалуйста, о том, как капитан узнал, чей вы сын, и подтвердил, что Яндрия был трубачом у его отца-генерала?
Польде побледнел. Друзья понимали, чем все может кончиться, и постарались его отвлечь. Яндрия после короткого замешательства вскочил и принялся еще проворнее доливать в стаканы. Подзадоривал, чокался, поднимал тосты и отвечал на здравицы. Норовил изгнать из себя ощущение подавленности, вызванное присутствием сына, старался воспрянуть духом и избавиться от чувства напряжения, которое слишком долго держало его в страхе и уже начинало сдавливать горло. Он раскраснелся, приосанился, прямо-таки раздался в плечах. Теперь настал черед поговорить о генерале Бороевиче.
— О-го-го, уж Бороевич-то герой из героев, мы гордиться им должны, счастливая мать его родила. Человечище это, братцы мои, к тому же родом из наших краев!
Надоела ему, выводила из себя эта необходимость говорить с оглядкой. Взбеленилось долго дремавшее тщеславие. Вся его натура, сдерживаемая постоянным и неотступным страхом перед сыном, — страх, который пробрал его до костей, как озноб, — теперь восстала, рвалась на волю, требовала реванша. Уязвленное самолюбие — как это он перед собственным сыном должен смирять натуру, уступать — воспротивилось, заупрямилось. Он подумал: «В своем доме я должен следить за каждым своим словом! Перед людьми меня в грязь втаптывает, зелень вонючая!» Эти мысли распирали его. И он как будто специально искал, чем бы кольнуть сына и вывести из себя.
— Если бы я чуть лучше знал немецкий и мой командир послал бы меня в Вену, в школу, а он хотел послать, я бы теперь тоже был как Бороевич, а может, и повыше Бороевича! Стал бы таким, видит бог! Еще как стал бы, вот те крест!
Видя, что этого мало и он не добился своего, Яндрия снял со стены саблю, на голову натянул свою чиновничью шапку с императорскими инициалами, которую имел право носить, даже выйдя на пенсию, и заходил гоголем по комнате, не зная, что бы еще такое сделать, а подмывало сделать что-нибудь значительное, вызывающее. На Польде даже не смотрел, но всем было ясно, что это представление он устроил ради него, от желания ему досадить. С обостренной чувствительностью к насмешке, характерной для пьяниц, заметил, что выходка делает его в глазах друзей скорей трусливым, чем грозным. На губах Польде приметил мимолетную, как судорога, усмешку жалости и презрения. Это разозлило его донельзя. Глаза заиграли странным, почти звериным светом, таким друзья никогда его не видели. Повернулся к кухне и изо всех сил гаркнул:
— Мийо, иди сюда!
Мальчик, который сидел с матерью, боязливо приблизился.