В тот вечер за столом сидели десять человек: четверо из семьи Саммерхейсов; Майя; художник Мерлин Седберг; старый друг и одноклассник Хью Филип Шоу; Тед и Мэри Уорбертон из социал-демократической федерации Кембриджа и Персия Мортимер, что во время оно была подружкой невесты на свадьбе Дейзи. Персия носила бусы, индийские шали и сногсшибательные платья. Мерлин (Робин знала его сколько себя помнила) ненавидел Персию и даже не пытался это скрывать. Робин забавляло, что Персия не обращала на его ненависть никакого внимания.
— Пейзажи… — сказала Персия во время пудинга. — Мерлин, дорогой, я слышала, что ты вернулся к пейзажам.
Мерлин что-то проворчал и уставился на Майю. Впрочем, он не сводил с нее глаз весь вечер.
— Пейзажи дают большие возможности, ты не находишь? К тому же их нельзя эксплуатировать.
Мерлин закурил сигарету и захлопал глазами. Он был крупным мужчиной, его темные волосы с проседью торчали во все стороны, а пиджаки лоснились на локтях. Дейзи чинила его одежду и кормила его. Из всех женщин только ей Мерлин никогда не грубил.
— Эксплуатировать? — повторил художник, глядя на Персию.
— Ну да, ведь это нечто вроде проституции, ты не находишь? — Персия убрала пышный рукав подальше от трюфелей.
Ричард Саммерхейс улыбнулся уголками губ.
— Мерлин, похоже, Персия намекает на твою последнюю выставку.
Ричард, Дейзи и Робин ездили в Лондон, чтобы посмотреть на новые работы Мерлина. Выставка называлась «Обнаженные на чердаке»; одна и та же натурщица в разных позах была изображена на фоне большого, но мрачного чердака Мерлина.
— Вообще-то, — сказала Персия, — я имела в виду реалистическое искусство в целом. Портреты, в том числе семейные, и, конечно, обнаженную натуру. Все они назойливы, в них нет души. Вот почему я предпочитаю свои маленькие абстракции.
Персия делала огромные коллажи из тканей, пользовавшиеся огромным успехом у ее подруг, величавших себя «кружком Блумсбери».
Майя сказала:
— Выходит, если бы я позировала для картин Мерлина, это значило бы, что я торгую собой?
Персия коснулась ее руки.
— В известном смысле.
Мерлин фыркнул.
— Но если бы я выбрала это сама…
— Ага! — радостно прервал ее Ричард. — Верно, Майя. Свобода воли…
— Ричард, а ты не думаешь, что все зависит от того, платил бы мистер Седберг или нет мисс Рид за ее услуги в качестве натурщицы?
— Конечно, Тед, плата за труд облагораживает связь.
— Ты хочешь сказать, что если женщине заплатить, она не будет потаскушкой?
— Мистер Седберг! — ужаснулся Филип Шоу. — При дамах!
Робин поняла, что он имеет в виду Майю. Майю, которая в белой блузке и синей юбке выглядела безмятежной, нетронутой и чистой.
— Кофе, — решительно сказала Дейзи и убрала со стола пудинг.
Курили и пили кофе в гостиной. Ричарду Саммерхейсу не нравилось, когда после обеда согласно заведенному порядку общество разделялось на мужское и женское. Кресел на всех не хватило, поэтому околдованный Филип Шоу сидел у ног Майи, а Робин примостилась на подоконнике.
— Ричард, Дональд составляет программу на предстоящий год, — сказал Тед Уорбертон. — На какое время назначить твою лекцию?
Ричард Саммерхейс нахмурился.
— Гм-м… Наверно, на осень. Большая часть лета уйдет на экзамены.
— А тема?
— Возможно, Лига Наций… Или… Дайте подумать… Последствия революции в России.
Робин тронула отца за рукав.
— Па, пожалуйста, про революцию. — Она смутно помнила, как в доме Саммерхейсов тихо отпраздновали победу русской революции семнадцатого года. Тихо, потому что Хью со своим батальоном только что отправился во Францию.
— Думаю, Мэри уже назначила день благотворительной распродажи.
— Десятого июня, Дейзи.
— Так скоро? Робин, нам придется поторопиться.
— Наверно, у мисс Саммерхейс найдутся дела поважнее, — лукаво заметил Тед Уорбертон. — Например, какой-нибудь молодой человек…
Робин насупилась, и ее отец пояснил:
— Тед, в октябре у Робин начнутся занятия в Гиртоне. Она будет изучать классическую филологию.
В голосе Ричарда слышалась гордость. Робин насупилась еще сильнее и отошла в сторону.
Дейзи пошла за ней и шепнула:
— Робин, Тед тебя дразнит, только и всего.
— Дело не в этом. Я просто…
Чем больше Робин думала, тем меньше ей нравилась перспектива потратить ближайшие три года на изучение классической филологии. Колледж Гиртон представлялся ей похожим на школу: та же узость интересов, тот же тесный мирок, те же дружбы, вспыхивающие ни с того ни с сего, и такие же беспричинные ревность и обиды.