Майя закрыла за собой дверь спальни и вынула из шкафа коробку с рукоделием, пытаясь не думать о том, что подобные слова никогда не забываются: они утомляют, иссушают и разрушают. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о причине ссоры. Родители всегда ссорились из-за одного и того же — из-за денег. Лидия Рид тратила их, хотя доход от ценных бумаг Джордана Рида неуклонно уменьшался. Дом Ридов постепенно приходил в упадок: комнаты второго этажа убирали от случая к случаю, а обеды становились все менее обильными и разнообразными — конечно, когда не было гостей. Майю раздражала паутина на потолках комнат для прислуги (после войны у Ридов была только одна горничная, жившая в доме), а также то, что им приходится экономить на мелочах вроде ежедневной газеты. Вместо говядины они ели баранину, а камин топили только в гостиной, когда кто-нибудь приходил с визитом. Но этого никто не видит, утешала себя Майя, давно привыкшая вести двойную жизнь.
Майя сняла чулки, вдела нитку в иголку и принялась штопать. Стежки были мелкими и аккуратными. Заплата на заплате, думала она, кривя красивые губы.
Когда днем они пили чай, горничная Салли пролила молоко. Едва она ушла, оставив на ковре большое темное пятно, как Лидия Рид сказала:
— Джордан, нам придется ее уволить. Она неумеха.
— Придется, — согласился Джордан Рид, — но вовсе не потому, что она неумеха.
Майя быстро посмотрела на отца.
— Нам придется ее уволить, — повторил Джордан, — потому что мы больше не можем ей платить.
— Не смеши меня. Сколько мы платим этой девице — шестнадцать фунтов в год?
Вместо ответа Джордан Рид встал и вышел из комнаты. Лидия налила себе вторую чашку чая. Ее губы и ноздри побелели, а глаза того же сапфирового цвета, что и у Майи, сузились.
Вернувшись в гостиную, Джордан Рид бросил на колени жене пачку бумаг.
— Вот, ознакомься. Тогда ты тоже поймешь, что мы больше не можем позволить себе держать горничную, платить за учебу Майи, оплачивать счета твоей портнихи и даже мясника.
Майя привстала, но мать смерила ее сердитым взглядом и прошипела:
— Пей чай, Майя! Что за манеры? — У девушки подкосились ноги, и она снова опустилась на стул.
Одна из бумаг, лежавших на коленях Лидии, упала на пол. Майя смотрела на нее как загипнотизированная. Красные цифры в конце каждой колонки пугали ее.
Лидия злобно сказала:
— Ты же знаешь, что я ничего не понимаю в этой цифири.
Зато я понимаю, подумала Майя. Пятерка по арифметике в каждой четверти. Если бы она подняла рассыпавшиеся бумаги и увидела цифры, то точно знала бы, что они означают. Банкротство, лишение всего и конец всем надеждам.
— Лидия, я сам ничего не понимаю в этой цифири. Вот потому-то мы и дошли до ручки.
Майя едва не посочувствовала матери. Голос Джордана Рида был спокойным и почти веселым, как будто отец запутался в подсчете очков во время игры в бридж или крикет.
— Сегодня я получил письмо из банка. Там все объясняется. Все кончено. Мы разорены. Как я сказал, дошли до ручки.
Побледневшая от ярости Лидия уставилась на него во все глаза.
— До ручки?!
— До ручки, до точки. Вылетели в трубу, финансы поют романсы. Да, моя дорогая. Можешь называть это как угодно.
— Джордан, и что ты собираешься делать с этой «ручкой»? — негромко спросила Лидия.
— Будь я проклят, если знаю. Разбить палатку в центре города? Или пустить себе пулю в лоб?
Майя стиснула дрожавшие руки. Лидия не стала наливать себе третью чашку. Когда мать заговорила, в ее голосе звучал неподдельный страх.
— Мы потеряем дом? — прошептала она.
Джордан кивнул:
— Дом заложен уже дважды. Третьей закладной банк не даст.
Майя впервые подала голос:
— Папа, у тебя же есть ценные бумаги. Акции, облигации…
Джордан подкрутил кончики усов.
— Куколка, я плохо распорядился своим достоянием. У меня никогда не было чутья на такие вещи. После всеобщей забастовки акции шахт обесценились. А фабрика… Кому нужен дорогой фарфор и фаянс, если то же самое по дешевке можно купить у Вулворта?[2]
— Фарфор? Шахты? При чем тут это? — завопила Лидия. — Джордан, ты хочешь сказать, что меня выкинут из собственного дома?!
— Ты меня поняла. Надеюсь, нам удастся что-нибудь снять.