— Мамочка, милая моя. — Тамара со смехом вскочила со стула, обвила руками шею Василисы Михайловны. — Я же — актриса. Понимаешь — ак-три-са!
Она хотела казаться веселой, но голос ее срывался.
Перед окончанием рабочего дня просторный кабинет шефа переоборудовали в банкетный зал, вместо телефонов, селектора, календаря-информатора и множества иных мелких, но необходимых современному руководителю вещей на столах, сдвинутых в ряд, появилось то, без чего русский человек не отмечает ни одного важного события. Главным распорядителем готовящегося торжества была Люся, одетая к случаю с изящной небрежностью. Ей помогали женщины из бухгалтерии и машбюро.
Ровно в шесть часов пригласили к столу. Сотрудники института, особенно молодежь, ввалились в кабинет кучно, внося с собой многоголосый говор, смех, загремели стульями. Крупногабаритный Витя Кулин, продвигаясь вперед, двинул животом стол, и пустые рюмки, колыхнувшись, тоненько и жалостно зазвенели. Пока он протискивался, все стулья заняли, и Кулин развернулся назад, направился туда, где у самого выхода облюбовали себе места Рафик Карапетян, Карелов и Гудов.
— Вите не терпится облобызать юбиляра, — негромко сказал круглобородый Лунев, примащиваясь в самом уголке, и кивнул во главу стола, где по праву обосновались шеф и Михеев. Шеф был на своем обычном месте, и даже магнитофон, правда, не японский, а какой-то новый, стоял на тумбочке слева. С привычной, спокойной терпеливостью шеф ждал тишины, склонив набок тяжелую гривастую голову. Сухим, вышедшим из зимы стеблем полынка казался рядом с ним юбиляр Михеев. Как сверхдисциплинированный школьник, сложив руки на коленях, выпрямив сутулую спину, он сидел в сером, цвета сброшенной змеиной шкурки, костюме, и глаза его, прозрачные, как речная вода, не выражали ни радости, ни грусти. Большой, чуть ли не с кулак, узел галстука давил на выпирающий кадык, Михеев багровел, но не осмеливался ослабить узел, лишь украдкой подергивал шеей, борясь с удушьем.
Когда, наконец, все расселись, шеф медленно поднялся, обвел глазами собравшихся, незаметно, как умел делать это всегда, указательным пальцем левой руки надавил клавишу магнитофона и заговорил, выстраивая слова, как в почетный караул:
— Сегодня, товарищи, мы провожаем на заслуженный отдых одного из старейших, добросовестных, я бы сказал, талантливых работников, посвятившего жизнь…
— А что есть талант? — спросил Рафик Карапетян, склоняясь к уху Гудова.
Вопрос услышал Карелов, отозвался не очень тихим шепотом:
— Талант — это умение улыбаться при острой зубной боли. И не чихать, когда воняет.
— …не сделал великих открытий, — продолжал шеф, — но он всегда был…
— Занудой и подхалимом, — буркнул в тарелку с салатом Лунев.
Рафик Карапетян искоса взглянул на него, спросил:
— Слушай, почему ты такой злой?
— Я? — удивился Лунев. И засмеялся. — Ты неправ, старичок. Я просто не терплю ос, жужжат как пчелы, а меда мало. Да и тот несъедобен.
— Кто знает, каким сделает тебя тетя-жизнь к его возрасту, — бесстрастно бросил ему все время молчавший Гудов.
— Возраст тут ни при чем! — категорично отрубил Кулин. — Вот мне скоро пятьдесят, а я каким был…
— Таким остался, — с веселой готовностью подхватил Карапетян. — И трезвый, и хваченый — всегда одинаковый!
— Ну и чего? — сурово повернулся к нему Кулин.
— …скажем спасибо и выпьем за его здоровье! — патетически зазвенел голос шефа.
И тотчас за столом зашевелились, заговорили вслух, зазвенело тонкое стекло. Вознесенные вверх бокалы тянулись к юбиляру, сослуживцы, не слыша друг друга, желали Михееву долгих лет жизни, здоровья и еще чего-то. А он стоял взволнованный, побледневший, с вытянутой рукой, и все кивал вылинявшей серой головой.
Перестук ножей, завязавшиеся сразу разговоры, вспыхивающие то тут, то там смешки — все напоминало о торжестве, празднике. Но Гудов сидел отрешенный, не притрагиваясь к закуске, уставясь слепым взглядом в холодную ровность зеленой стены.
Карапетян склонился к нему, положил на плечо руку:
— Чего задумался? «Изглодал меня, парня, город»? — И серьезно, без усмешки посмотрел на Гудова.
— Гложет нас не город, Рафик, — медленно проговорил Василий, — а то, что живем мы хреново, — делаем не то, что надо бы… Живем, как попутную машину ловим, какая подвернется, на той и поехали!
— Кстати, о машине, — перебил его Карапетян, — в гололед ее надо загружать до отказа, иначе где-нибудь пойдет юзом и в кювет. Дорога твоя, Василий, сейчас скользкая… Понимаешь? Уходи из института, он тебе нужен, как рыбе зонтик. Найди по душе работу… Или хотя бы умную бабу.