Во главе стола раздалось звонкое постукивание металла о стекло. Шеф призывал к тишине. Рядом с юбиляром скульптурно стоял Витя Кулин, потирал ладонями, словно они у него окоченели. Дождавшись внимания, он стал поздравлять Михеева от имени месткома, потом выдернул из розетки штепсель и, подняв магнитофон над головой, объявил:
— Это подарок нашему дорогому юбиляру. Кассета, которая только что записывала наше с вами торжество, запечатлела голоса многих наших товарищей. Почти всех. — Кулин мельком взглянул на Гудова и Карапетяна, которые не знали об этом сюрпризе. — Здесь искренние слова любви и благодарности. Когда вам станет грустно, — он склонился к Михееву, ставя перед ним магнитофон, — включите его, и мы еще раз напомним, что ваша жизнь, ваш труд…
— Оригинально! — захлопала в ладоши девочка из машбюро.
— Еще бы! Полное собрание звуковых сочинений, — засмеялся Рафик. Шеф предоставил слово виновнику торжества. Михеев встал из-за стола, комкая пальцами подбородок, заговорил, волнуясь:
— Я, можно сказать, счастлив… Всю жизнь работал не жалея сил. Вы это сами видели. Но я мечтал, как все мы мечтали, — он поперхнулся, сбился с мысли и, немного помолчав, закончил: — Одним словом, большое спасибо всем вам! — Прозрачные глаза его стали еще светлее, он торопливо достал из кармана платок и промокнул им лицо. — Простите, — задыхаясь, извинился он, — я на минутку выйду.
Михеев проскользнул мимо тесно сдвинувшихся спин и юркнул за массивную дверь. Его сослуживцы переглянулись, растерянно держа рюмки.
— За здоровье нашего ветерана! — провозгласил Кулин.
И все с облегчением выпили. Шеф поднялся и направился в коридор, за ним потянулись другие. Компания разбивалась на группки и подгруппки. Кулин спрашивал Карелова о его романе и тут же рассказывал о своей незащищенной диссертации, Лунев, чуть покачиваясь, направился к заскучавшей Люсе, подсел к ней, его светло-коричневые, затуманенные глаза были просяще ласковыми, он что-то шептал Люсе в ухо, лапая ее то за колено, то за оголенное плечо.
Гудов нащупал в кармане сигареты и, поднявшись, вышел. В коридоре было пустынно, видно, все разбрелись по кабинетам. В уголке одиноко стоял Михеев и курил «беломорину». Папироса, зажатая меж пальцев, вздрагивала. Гудов направился к нему, хотя говорить не было никакого желания, просто стало неловко, что о юбиляре все забыли.
— Вот так, значит, Василий Яковлевич, — грустно улыбнулся Михеев, — как говорят, был конь, да изъездился…
— Ну, что вы! — фальшиво бодрым голосом возразил Гудов. — Вы еще…
— Не надо, Василий Яковлевич, — остановил утешения Михеев. — Моя жизнь прошла. А ведь тоже мечтал… — И, потянув Гудова за лацкан пиджака, заговорил торопливо: — Не убивайте себя, не растрачивайте… Ушедшего не вернешь… У меня у самого в войну… вся семья… жена и дети при бомбардировке… — Мокрым лицом он ткнулся в плечо Гудова.
Мимо них пробежала Люся, очевидно, разыскивая ушедших, чтобы снова позвать к столу. Вслед за ней выскочил Лунев. Наткнувшись на стоящих в коридоре, осоловело посмотрел на Гудова, поманил его пальцем.
— Старичок, можно тебя на минуту?
Спросил, стукнувшись лбом о голову Гудова:
— Ну, ты чего?
— Ничего, — пожал плечами Гудов.
— А что сопливишься? Я все-е-о вижу! — Неуверенный палец поплавал перед носом Гудова. — Не жалей о ней, старик… Все они суки! — Сжав кулак, он энергично махнул им. — Ты хоть знаешь, как это произошло? — Лунев ухмыльнулся вялыми губами.
Гудов знал, но продолжал молчать, чувствуя, как все каменеет в нем от этого разговора.
— Она же с этим режиссером в пойме пьянствовала! — почти выкрикнул Лунев. — А на обратном пути влетели под «Колхиду». И о такой стерве…
Он не успел договорить: тяжелый кулак Гудова с силой врезался в подбородок Лунева, опрокинул его. Раздался грохот. Услышав его, из кабинета выскочили Кулин и Карапетян. Вслед за ними появились женщины.
— За что? За правду? — закричал Лунев, опираясь на руки и пытаясь подняться.
К ним бросился Кулин, помог встать и тут же начал удерживать Лунева, который, мотая головой, рвался к Гудову.
— Товарищи, товарищи! Что случилось? — кидался от одного к другому выбежавший откуда-то шеф.
— Гудов, это вы его?
— Да, — сказал Гудов, продолжая стоять на месте.
— Почему? За что?
— Завтра он вспомнит, — ответил Гудов и, ни с кем не прощаясь, вышел из дверей института.
На остановке такси было безлюдно, хотя только что начинался одиннадцатый час. Мимо со свистом пролетали машины с клетками на дверцах, но ни у одной зеленый свет не горел. Парило, как перед грозой. Небо, затянутое черными рваными тучами, напоминало вспаханное с большими огрехами поле, на котором кое-где тускло желтели крупные, не заделанные в землю семена.