— Ради кофе куда ни пойдешь, — отшутился Гудов. И, взяв со столика иностранную книгу, поинтересовался: — На французском?
— Да, это Рабле, «Гаргантюа и Пантагрюэль».
— Хорошо знаете язык? — Гудов внимательно посмотрел в лицо Люси.
— Как вам сказать? — пожала она плечами. — В общем читаю. — И усмехнулась: — Когда была маленькой, мама мечтала сделать из меня гармонически развитую личность. Совала меня во все кружки, какие только есть на свете. А в итоге вышла секретарь-машинистка. — Тень печали легла на ее лицо.
Помолчали. В тишине уже засыпающего дома из чьей-то квартиры через стены проникала тихая и, может, оттого кажущаяся печальной музыка.
— Ну, в общем-то я сама во всем виновата, — вернулась Люся к прерванному разговору. — В семнадцать лет выскочила замуж… Как же, любовь! И вот теперь — ни профессии, ни семьи… Впрочем, зачем об этом? Ой, кажется, шумит! — Она вскочила и бросилась на кухню. Возвратясь, сообщила весело: — Сейчас все будет на столе. — И пояснила: — Я признаю только когда приготовлено в кофеварке. Чуть дольше, зато какой аромат, крепость…
Кто-то незнакомый продолжал в этот поздний час слушать плачущую скрипку. Гудов жадно ловил далекие, приглушенные звуки. Люся заметила это и предложила:
— Хотите, я сыграю вам что-нибудь потихоньку? — И, не дожидаясь ответа, подсела к роялю. — Правда, пианистка из меня не ахти какая. Из-под маминой палки семь лет бегала в музыкальную школу… Но увы!
Люся явно кокетничала. Играла она недурно, все было в ее игре: верно взятые ноты, точно выдержанные терции, и не было только одного — волнения, а значит, таланта.
«Вот и из Ленки, возможно, выйдет такая же грамотная механическая шарманка», — подумалось Гудову. Он вспомнил, с каким трудом, по настоянию Тамары, устраивал дочь в музыкальную школу. Девчонка отказывалась, ревела. Но теперь, кажется, учится с охотой. И когда в своих размышлениях последнего времени он думал о переезде в Лозовое, вместе с другими аргументами «против» вставало и то, что там она не сможет заниматься музыкой. «А возможно, и не надо?» Ах, Ленка, Ленка, через полмесяца надо ехать за тобой. Что скажу я тебе, как объясню?
Гудов попытался сдержать вздох, но не сумел.
Люся поняла это по-своему, вскочила, достала из серванта маленькие фарфоровые чашечки, убрав журналы и книги, поставила их на маленьком столике.
— Может быть, понемногу коньячку? — лукаво спросила Люся.
— Можно и коньяку, — машинально, как ее эхо, отозвался Гудов.
Она достала из холодильника бутылку бегав на кухню, начала разливать кофе. Кажется, в суете она не заметила что вармянского, поставила перед Гудовым, принесла ломтики буженины, шоколадки, и серхняя пуговица халатика расстегнулась, и теперь, когда Люся потянулась к чашечке, стоящей перед Гудовым, у глаз его сверкнули матово-желтые, охваченные легким загаром груди.
Гудов отвел глаза и поспешил заняться коньяком: откупорил бутылку, наполнил рюмки.
Люся присела в кресло, торопливо запахнув полы халата. Подняв маленькую хрустальную рюмку, открыто посмотрела в лицо Гудову и спросила почему-то шепотом:
— И за что мы выпьем, Василий Яковлевич?
— За жизнь! — засмеялся Гудов. И объяснил: — Это неизменный тост моего отца. Больше он никаких никогда не произносит.
— Давайте за жизнь! — согласилась Люся.
Потом пили горячий ароматный кофе.
— Василий Яковлевич, можно, я задам вам один вопрос? — тихо спросила Люся, и во взгляде ее появилась озабоченная мудрость матери или старшей сестры.
— Разумеется, можно…
— Вы только не обижайтесь, — предупредила она, — я хочу спросить: зачем вы сегодня связались с этим, Луневым? Вы же знаете, что вас хотели, а может, и теперь еще хотят, поставить заведующим отделом, вместо Михеева…
— Впервые слышу, — соврал Гудов.
— Не притворяйтесь, пожалуйста, — обиженно сказала Люся. — Каждая секретарша знает чуть больше, чем ее начальник и все его подчиненные, вместе взятые.
— Даже так? — весело удивился Гудов.
— Представьте себе, — в тон ему подтвердила Люся. — Так зачем из-за каких-то дураков вам портить свою биографию, если хотите, даже карьеру?
— Лю-сень-ка, — протянул Гудов, — никто ничто мне не испортит.
— Вы уверены?
— Абсолютно!
— Тогда давайте выпьем еще по одной, чтобы у вас все было хорошо, — предложила она.
— Может, достаточно? — неуверенно спросил он.
— Ну, ведь за вас! — настояла Люся.
После второй рюмки в голове Гудова приятно зашумело, тревоги погасли, о жизни думалось легко, почти беззаботно. Захотелось поговорить, рассказать, какая у него замечательная дочь Ленка — добрая, способная, как дружны они с ней. И он разоткровенничался.