1973—1978
РАССКАЗЫ
КАЖДЫЙ ДЕНЬ НА ВОЙНЕ
Анатолию Знаменскому
За шалашом, на дне оврага, тягуче пел сверчок — печальный соловей одиноких. Рвущееся верещание дрожащей паутинкой плыло в ночи тихо и задумчиво, словно черный кузнечик медленно размышлял вслух о минувшем дне, а может быть, и о всей своей жизни. И казалось, что эта жалоба сверчка не давала заснуть деду Доле: осторожно, опасаясь потревожить сопящего у него под мышкой внука, он поворачивался с боку на бок и все никак не мог умоститься. Доля лежал и думал о молоденьком солдате, что закрыл собою пулемет на подступах к станице Клетской. Незнакомый парнишка, о котором вечером рассказывал Сережкин радиоприемник, принимал в его воображении облик то одного, то другого человека, встреченного на долгих дорогах давно оконченной войны. Текучие мысли кидали Долю из края в край земли, доводили до мутноводной Эльбы, где на крутояристом берегу зарыли его левую ногу, то возвращали назад, в маленькое украинское село, подводили к белой низенькой хатке, откуда навстречу ему выбегала черноглазая смешливая девчушка, для которой он каждый день под огнем по открытой полосе проскальзывал в заросли сада, рвал только что созревшую черешню, ссыпая ее в корпус разоренного противогаза.
Брезентовый полог, закрывающий вход в шалаш, сверху чуть провис, и в образовавшуюся щель старик увидел наточенный до белого блеска серп месяца. Сколько раз над землей рождался и умирал месяц, какие густые туманы застилали глаза, какие трескучие громы катались над головою, но не погасили виденное в молодости, не заглушили голосов ни радостных, ни жутких. Все помнилось так, как не помнился вчерашний день. И хотелось об этом думать и рассказывать кому-нибудь понимающему. Но кому тут, на бахчах, расскажешь? Полунемому напарнику Паке, который и злость, и радость выражает пальбой из ружья в ворон да мало кому понятным выкриком: «Пита пать!» Не поговоришь по душам и с бабами, стерегущими по очереди станичных овец и коров, хотя многие из них приходят сюда попросить арбузика.
Теперь, когда начали поспевать арбузы, от гостей нет отбоя, да что толку — обстоятельного разговора с первым встречным не заведешь. Правда, сейчас рядом с Долей — еще одна живая душа: с неделю как приехал из города внук Сережка. Но дите, он и есть дите. Чуть, может, поумнее лохматого кобеля Космоса. Хотя видно по всему — парнишка башковитый. Вечером поломался было черный приемник, Сережка вмиг раскрутил его, вынул все внутренности, повозился, соединил какие-то проводки, и опять зашумел ящик на всю степь. А всего-то карапузу девятый год пошел.
Давно умолк сверчок, уснул, наверное, где-нибудь под листом травы у родника, не слышал его больше Доля, как не слышал и подкравшийся дождик, и теперь шуршащий по соломенной крыше шалаша, — слишком далеко он был в эти минуты от колхозной бахчи, от своей немощной старости.
…— Деда, глянь, деда! — Сережка стоял на коленях и торопливо тряс старика за руку. — Да проснись же, скорее!
— Чего там такое? — всполошился Доля и, рывком подскочив, спешно начал пристегивать к культе деревяшку, жмурясь от низкого поднимающегося солнца.
— Быстрее, быстрее! — кричал внук, зовя кого-то к себе взмахами руки.
Доля, торопясь, вприпрыжку выскочил из шалаша и уставился на внука.
— Вон он, вон! — восторженно вопил Сережка и тыкал пальцем.
Сначала Доля увидал раскрыленного, падающего вниз коршуна, потом стремительно катящийся между кустов лебеды и молоканника небольшой серый комочек.
— Зайчонок! — хлопнув себя по бедру, радостно удивился Доля. — Мать его в кубышку! — И с интересом, не меньшим, чем у внука, стал глядеть на быстро приближающегося зверька.
Молодой, весеннего выводка зайчонок упирался так, что задние ноги залетали за уши. Коршун шел на бреющем полете, готовый каждое мгновенье упасть камнем, чтобы вкогтиться в мягкое теплое тело.
Сережка, схватив палку, ринулся им навстречу, вслед за ним вдарился и дремавший до этого Космос. Но ни заяц, ни коршун не обратили на них внимания: один — ослепленный жадным азартом, другой — обезумев от страха. Вот сейчас, вот… И тут за одно мгновение до гибели зайчонок резко прыгнул в сторону и, крутнувшись, помчался обратно.