У него разболелась нога, захотелось полежать в шалаше. Но мальчишки продолжали сидеть. Старший конопатый, заметив, как Доля нянчится с культей, укладывает ее то так, то эдак, спросил со взрослой серьезностью:
— Это вас на войне, дед Данила? — И кивнул на деревяшку.
— А то где же — на танцах, что ль? На войне, ребята…
— И награды у вас есть? — засияли любопытством большие глаза.
— Есть медали, — подтвердил Доля.
— А ордена? — допытывался уже казачонок. — У моего деда есть орден. Бо-о-ольшой. С красной звездой.
— А у меня нет, — развел руками Доля. — И, как бы оправдываясь, добавил: — Я тогда молодой был, отличался дюже часто.
— Так самым отличникам и дают все! — удивленно вставил Гришка.
Но Доля пропустил его замечание мимо ушей.
— Вот, скажем, представили меня один раз к ордену Славы и не успели еще документы отослать, как тут же и отменили награду.
— Почему? — насторожился казачонок.
— Наверно, провинились, да? — понимающе спросил старший.
— Выходит, что так, — признался Доля. — Немца песню нашу научил играть. Слыхали такую:
Доля пропел, махая перед лицом ладонью, и видно было, что песня эта нравится ему, он мечтательно качал головой и улыбался.
— И на что он вам был нужен, этот немец? — посочувствовал Доле глазастый.
— Как не нужен? — удивился сторож. — До зарезу был необходим. Сам командир батальона посылал за ним. Сказал: умри, рядовой Фомичев, но чтобы к рассвету, к четырем тридцати, «язык» был у меня.
— И вы его поймали? — с захлебом спросил горбоносый казачонок.
— А как же! — удивился Доля. — Приказ есть приказ…
— И пока вели, научили песню играть? — не поверил конопатый.
— Да нет, — отмахнулся Доля, — там такая закавыка вышла. К сроку-то я фрица не сумел доставить. Взять я его взял вовремя, перед самой зарей. Как раз туман был густой, перед этим дождик выпал. Ну и накрыл я его прямо возле землянки.
— Чем накрыли? — удивленно спросил Гришка.
— Прикладом. Чем же еще?
Мальчишки улыбнулись.
— Да, — продолжал Доля, — оглушил, значит, я часового, рот его же пилоткой заткнул и поволок. Метров двести пропахали, и тут немцы, стало быть, заметили свою пропажу. Открыли огонь. Полосуют крест-накрест. Потом начали пускать ракеты. Ну, думаю, каюк… Только так подумал, глядь, а чуть в стороне что-то чернеет, вроде ямы. Я рывком туда: так и есть — воронка от бомбы! Пихнул в нее фрица и сам следом. С одной стороны воронка оказалась поглубже, углубление залило водой — «язык» как раз в это место угодил, сидит, как в корыте, по пуп мокрый…
Мальчишки несмело хохотнули, Доля тоже улыбнулся.
— Сидим в воронке — пленный в воде, я, как воробей, на узенькой приступке притулился. А стрельба не утихает. Прошло с полчаса. Очухался мой трофей и ничего понять не может: мычит, крутит головой. Развязал я ему руки, вынул изо рта пилотку и говорю: «Сиди тихо, видишь, какую охоту устроили на нас с тобой?» И показываю на сверкающие над нашими головами точки: «Понял, Ганс?» А он обиделся, гундосит: «Их бин Иоганн!» Ну хорошо, говорю, ты Иван, я Данил — вот и познакомились…
— А пели когда же вы? — спросил старший.
— Расскажу и про песню, — отозвался Доля и, пошарив в кармане серых, залатанных брюк, достал пачку махорки, газету, свернутую четырехугольником несколько раз, и, глядя в землю, стал крутить цигарку. — Песню, ребятки, русский человек не всегда играет с радости, — медленно, как бы размышляя, проговорил Доля, — поет он и когда на душе кошки скребут. Вот и тогда: сижу я в этой яме и уже счет времени потерял. Стало светать, смолкла стрельба, ну-к, думаю, попробую высунуться: на дуло автомата надел пилотку и приподнял над воронкой. И тут же засвистели пули. На выстрелы ответили с нашей стороны… Правда, боя в этот день не было, — продолжил бахчевник, — но временами перестрелка велась. Выход оставался один — ждать темноты. Сижу грязный, мокрый, а фриц, тот вообще доходит в своей купели. И тут я от отчаяния, что ли, запел про Катюшу… Тогда эту песню все страсть как любили! Немец на меня глаза вытаращил, а я ему: «Пой, пой, погрейся малость, а то загибнешь, гад! Зря, что ли, из-за тебя я такую муку принимаю?» — Доля закрутил головой, засмеялся: — Пальцем ему в рот тыкаю, пытаюсь объяснить. Понял он меня наконец, улыбнулся, и боязливо так замурлыкал…
Подошел второй бахчевник, постоял с приоткрытым ртом, силясь понять, что тут происходит, по лицам ребятишек догадался — не захваченные воришки — и нырнул в шалаш.