— Сколько уцелеет…
— Крадут, что ли, много?
— Кто ворует, кто так берет, — буркнул бахчевник и, не желая распространяться дальше, заковылял в низ буерака за свежей водой.
Когда Доля вернулся от родника, председатель и приезжий уже сидели за столом и Федорович с сияющим от удовольствия лицом артистично-ловко орудовал ножом, раскладывая по тарелкам крупные, искристо-красные ломти. У комля вяза лежало еще пять громадных арбузов. Еще издали, с вершины буерака, Доля на двух из них увидел свои метки, обида горячо плеснула в лицо, и он, прерывисто дыша, выкидывая перед собой ногу-деревяшку, подскочил к столу, выпалил, захлебнувшись:
— Федорыч, что же вы делаете?
— Едим арбуз! — весело отозвался председатель, то ли не заметивший возбуждения бахчевника, то ли пытающийся скрыть, что сотворено неладное.
— Вы же семенные порвали, — убито проговорил Доля. — Ты же знал… Они меченые.
— Волк и меченых берет! — засмеялся председатель.
— Ну, так то волк. Вы-то же люди, я думаю, а не волки! — сорвался на крик Доля.
— Ну, ну… Чего это ты, Данил Прокофич, расходился? — Сердитые огоньки вспыхнули в зеленоватых глазах председателя. — Подумаешь, какой урон: шесть арбузов.
— Нынче шесть, вчера десять, — не остывал бахчевник, — а они нового сорта.
— Ну, хватит, — резко оборвал его председатель. — Развел, понимаешь, антимонию…
Доля резко крутнулся на своей деревяшке и зачикилял к шалашу. Злость, вылившаяся теперь, кипела в нем еще со вчерашнего полудня, когда главный инженер колхоза приехал сюда с запиской, чтобы отпустили пятьдесят килограммов арбузов. Ни квитанции, ни каких иных документов у инженера не было, и Доля заартачился. Инженер тоже взбесился. Начал кричать, что арбузы эти лично ему абсолютно не нужны, что среди поля вторые сутки стоит пресс-подборщик, у которого погнулась вяжущая игла, а запасной ни одной нет. Зато есть в соседнем хозяйстве. Но за красивые глаза еще никто никому ничего не давал.
Доля вопил, что это не колхозная бахча, а база для одаривания всяких темных личностей, что из года в год колхозникам ничего с бахчи не перепадает, все уплывает то в район, то в область, то к каким-то сверхнужным людям.
Но как ни бушевал Доля, инженер все-таки загрузил багажник своего «Москвича», причем выбрал самые крупные арбузы. А нынче додумались еще лучше. Этим арбузам до полной зрелости еще бы с неделю надо быть на корню.
Унимая расходившиеся нервы, Доля сидел в шалаше, одну за другой палил цигарки и слышал, как у стола Федорович сыпал гостям забавные истории. Может, хотел сгладить неприятный разговор с ним, с Долей, а возможно, у него было просто хорошее настроение.
— …Берите, берите, — услышал Доля голос председателя. — Ребятишкам на гостинец. Помоги им, Пита пать…
«Уезжают, — сообразил бахчевник и подумал: — Чего это я как малец схоронился, надо вылезти…»
Доля, горбясь, выхромал из шалаша, держа в руках топор, и направился к краю буерака, нарубить сушняка для вечернего костра. Мимо него с двумя арбузами, прижатыми к животу, трусцой пробежал Пака, вслед за ним, щербато улыбаясь, тащил арбузы костлявый в соломенной шляпе. Председатель наводил порядок на столе. Толстолицый стоял рядом, покусывая нижнюю губу.
— Сами уберем, — сказал бахчевник, остановясь.
— Уберешь, а потом ругаться будешь, — озоруя глазами, ответил председатель. — Честное слово, я уж боюсь тебя, Данил Прокофич.
— Чего меня бояться? Я не кусаюсь…
— Товарищ, наверное, сегодня встал не с той ноги, — пошутил толстолицый.
— А я всегда с одной и той же встаю, — ответил Доля, и контролер, взглянув на деревяшку, смутился.
— Поехали, Петр Федорович, — сразу заторопился он и, лапнув за головку галстука, двинулся к машине.
Проводив гостя глазами, председатель укорил Долю:
— Ну и опозорил ты меня, Прокофич.
— Чем же это? — удивился бахчевник.
— Да ну тебя… Бухаешь, не глянув в святцы. — В голосе председателя прозвучала досада.
Чуть склонив вылинявшую голову, Доля усмехнулся:
— А зачем, Петр Федорович, мне в них глядеть? Я не поп…
Выбирая в надовражных зарослях сухостойные деревца, бахчевник слышал, как громко, сердито захлопнулась дверца автомобиля. «Обиделись! — подумал Доля. — Ну, и шут с ними! Ему, может, в мильон раз обиднее, когда ни за что, ни про что станичники каждый год колют ему глаза за эти проклятые арбузы. А при чем тут он? Пуще кобеля на каждого гамкает, а какой прок?»
И хотя Доля понимал правоту своих слов, нехорошо было у него на душе: может, все-таки напрасно затеял он этот разговор при чужих людях? Не зря, видно, председатель привозил их сюда…