— А-а, явился? — спросил Доля, повернувшись к внуку. — И всплеснул руками: — Эх, вот это ты начеканил… Гляди, какой карасик! А это — линек… Молодец… Прямо настоящий рыбак.
Бросив жиденькую связку у входа, Сережка недоверчиво покосился на деда и, шмыгнув в шалаш, звякнул крышкой бидона. Зачерпнув полную кружку, стал пить громкими жадными глотками. Выплеснув остатки воды на землю, сказал, отдуваясь:
— Ну и жарища сегодня, дедунь…
— Как в пекле, — согласился Доля. — Устал, небось?
— Да нет, — отказался Сережка. — Вот только зря просидел.
— Почему же зря? — удивился старик. — Рыбки поймал…
— Какая это рыбка? — пренебрежительно отозвался Сережка, подняв с соломы кукан и разглядывая его. — Пескари одни… Вот мы с папкой ездили на Щучий проран, так там…
— Там и рыбы больше, — с уверенностью сказал Доля. — Волга не чета нашему прудку. И то, гляди-ка, хорошо наловил…
— Чего тут? — продолжал упорствовать мальчишка. — Может, ее Космосу отдать? — И в его опущенных глазах застыло напряженное ожидание.
— Да ты что? — изумился дед. — Такую рыбку собаке стравливать. Мы из нее щербу сварим… Пескарь — самый наваристый, жирный, — похвалил он. — Пескарь да ерш — первая рыбка для этого дела. Не зря сказано: «Ершок с вершок — ухи горшок»…
Узкая, прибитая до свинцовой сизости стежка, как бы боясь сорваться с крутого склона, заковыристо петляла меж кособоких, изверченных стволов вяза, диких яблонь, карагача, потом с размаха ныряла в густоту терновника и, выскочив из него, вилючей змеей скрывалась в зеленой непроглядности ежевичника, затопившего сумрачное дно буерака. Зачерпнув самодельным ведерком воды, Доля примостился на поваленной буреломом толстой ольхе, взял из рук внука ножик-складник и, перевернув алюминиевую тарелку вверх дном, приладился на ней чистить рыбу. Тотчас откуда-то налетели осы, зароились, настырно липли к рукам старика, забрызганным чешуей. Сережка отпугивал их, махая ладонями, возле него крутился Космос, отрывисто щелкая зубами, пытался схватить проворно увертывающихся полосатых воровок.
— Щас, почистим, промоем, и будет щерба что надо, — сказал Доля, подхватывая скользнувшего из рук линька.
— А карасик тоже ничего, да, деда? — с затаенной надеждой спросил Сережка, прикладывая к ладони бронзово темнеющую рыбку.
— Хорош, — похвалил дед. — Таких бы с десяточек…
— Знаешь, какой у меня один сорвался? — сияя глазами, захлебнулся в восторге внук. — Вот такой! — И рубанул ребром ладони по локоть.
— Крупная рыба, она ушлая, потому и срывается, — с пониманием отозвался Доля.
— И потом еще все время мешают, — пожаловался Сережка, — то коров пригонят поить, то овец. Бултыхаются, кричат… А тут этот еще, — мальчишка необидно потрепал за ухо кобеля, — надумал купаться, когда самый клев начался.
— Я так и сообразил… Гляжу, летит, грязный, как дьявол… Да, забыл сказать, — спохватился Доля, — тут к тебе дружки заявлялись, вскоре как ты ушел.
— Кто, не спросил? — встрепенулся Сережка.
— Ну, как же — узнал, — Доля перечислил своих утренних гостей. — Хорошие парнишата.
Небо опускалось, набухало влагой, сумеречное солнце, осторожно выглянув из лиловой густоты, тотчас испуганно гасло. В далекой высоте, над самым оврагом, черными, подтаявшими сугробами заворочались тяжелые тучи, от них нанесло холодом, с западной стороны налетел ветер. Мелкий дождик скороговоркой тараторил с листвой. Старик заторопился, вывалил рыбу в ведерко, но не успел промыть ее, как дождик смолк, ветер мгновенно затаился, залег в дремучем терновнике, изредка всхлипывая там, шурша высохшей травой. От сугробистых туч остались только узенькие фиолетовые полоски, наподобие пересыхающих ручьев. Выглянуло солнце, за буераком звякнул жаворонок. И тут же испуганно смолк, будто вспомнил, что время его песен прошло.
Сотни, тысячи раз слышанная трель степной птахи вдруг неожиданно царапнула душу Доли. Он потерял из глаз буерак с родником, внука, себя старика. И увидел апрельский ярко зазеленевший луг, залитый широким весенним светом, изорванный черными полосами танковых гусениц. И лейтенанта увидел: в новенькой, в ни разу еще не прикасавшейся ни к земле, ни к снегу форме, с зеркально блистающей светло-коричневой планшеткой на боку. И лицо его — чистенькое, с белесым пушком над верхней губой. Услышал переливчатый, свадебно-праздничный звон ликующего над изувеченной землей жаворонка, облитого теплым сиянием. И срывающийся петушиный крик лейтенанта: «Как вы смеете так с офицером?!»