— Ты, чего, деда? — окликнул застывшего в забытье Долю внук. — Нога, что ль, болит?
Старик дернул головой, ошарашенно взглянул на Сережку, улыбнулся, возвращаясь из далей памяти.
— Вспомнил, как однажды жаворонка спас, — признался он. — Давно было дело, в войну. В середине апреля. Я как раз из дома письмо получил с извещением о гибели братьев. Костя и Кирилл были у меня братья, ты не знаешь… Ну вот, в этот самый день возвращаюсь я от связистов, а навстречу мне лейтенант…
Сверху послышались торопливые шаги, и из-за зарослей терновника показался Пака. Возбужденно замахал руками, большим пальцем левой руки тыча в сторону шалаша, а указательным правой черкая под носом, что означало: при было какое-то большое начальство. Крупное начальстве Пака всегда изображал усатым, хотя часто у того не было на лице ни одной волосинки.
— Иди, сейчас мы. — Доля махнул рукой на тропинку.
— Здорово дневали! — услышал бахчевник зычное, с оттенком шутовства, приветствие.
На краю буерака, заглядывая вглубь, стоял молодой мужчина в клетчатой рубашке с засученными по локоть рукавами, он смахивал на цыгана: смуглолицый, кучерявый. В глазах его, черных, с примесью неяркой желтизны, как бы в подсвеченных изнутри, разливалось добродушие.
— Здорово дневали, говорю! — повторил он, улыбаясь.
— Здравствуйте, — отдышавшись, ответил Доля и вопрошающе поглядел на приезжего.
— Гостей ждали, нет?
— Гостей в доме встречают, а тут работа, — отозвался старик, направляясь к шалашу.
Но цыганистый нисколько не смутился.
— И мы тоже на работе. Из районной газеты… Эх ты, вот это рыба! — похвалил он, заглянув в ведерко, которое нес Сережка.
Взяв из рук внука ведерко и тарелку, Доля залез в шалаш и зашуршал там соломой.
Газетчик отвернул полог, пригнувшись, оглядел жилище бахчевников.
— Бражка, что ли? — хохотнув, кивнул он на молочный бидон, до половины врытый в землю.
Доля не отозвался.
— Я пошутил, конечно, — тут же исправился газетчик. — Тут, это самое… Нам назвали вас, как лучших в районе бахчеводов. Поговорить надо, записать кое-что.
— А вон же говорят люди. — Доля дернул подбородком в сторону.
Невдалеке от вяза горел костер. Возле него сидел на корточках еще один незнакомый, а Пака размахивал перед ним руками, очевидно рассказывая, как он охотился. Тот вряд ли что понимал, но согласно кивал лысой, по-лошадиному удлиненной головой. Пака потрясал над костром убитой птицей и заливался смехом.
— С ним говорить, как мед пить, — отозвался цыганистый. — Так сколько тут у вас гектаров? — Он вынул из кармана рубашки маленький блокнотик и, развернув, с готовностью нацелил в чистый листок карандаш.
Доля назвал цифру.
— Да, а как ваша фамилия? — спохватился газетчик. — Имя, отчество? Так вот, Прокофич, ты расскажи…
— Слушай, Иван, сначала надо бы сфотографировать, — за спиной цыганистого возник лысый, — а то скоро солнце начнет садиться. Данные запишешь потом.
— Можно и так. — Иван сунул блокнот и карандаш в карман рубахи.
— Фотоаппарат у меня в портфеле, — сказал лысый и качнул головой туда, где на выезде из лощины чуть виднелся в подсолнечнике старенький запыленный газик.
— Значит, в передовики вырываетесь? — спросил у Доли лысый и почему-то поморщился.
— Не знаю, не слыхал, — равнодушно отозвался бахчевник.
— Как же так? Нам сказали в управлении… — Он опять подергал щекой.
Вернулся от газика цыганистый Иван с фотоаппаратом, висящим, как колотало, на шее. Поставив у ног пузатый портфель, стал оглядывать место.
— Так, так, — проговорил он, что-то решая. — Семен Васильевич, — обратился он к лысому, — я думаю их снять за столом, под вязом. Пойдемте, Данила Прокофич…
— Меня снимать не надо, — отозвался Доля. — Не заслужил…
— Как это? — недоумевающе посмотрел на него лысый.
— Его вон снимайте. — Доля показал на Паку, щиплющего у костра убитую дичь. — Он старый бахчевод, а я тут недавно, — соврал старик.
— Какое это имеет значение? — опять поморщился лысый, и Доля отметил, что морщится он при каждом слове, будто разговор с людьми причиняет ему нестерпимую зубную боль. — Это же не на память нам — для газеты, — продолжал лысый капризно-сердитым тоном. — Мы представители партийного органа. Как вы не понимаете?
— Садитесь, садитесь к столу, — заторопился Иван, оттаскивая от костра Паку, который подвешивал на треногу ведерко с водой.
Поняв, в чем дело, он спешно отряхнул с рубахи налипший птичий пух, растопыренными пальцами продрал волосы.