— Вы, пожалуйста, простите моего… гм… сослуживца. Он это… Ему тоже нельзя пить.
— А чего мне обижаться? — удивился Доля. — Езжайте с богом.
— Мы хотели бы, — замялся лысый, — хотя бы по арбузику домой.
Доля молча заковылял по бахче, уже окутанной вечерней мглою, вернулся с двумя арбузами.
— Спасибо!
— Ешьте на здоровье…
Он слышал, как, уходя в сумерки, газетчики о чем-то заспорили. Похоже, лысый ругал цыганистого, а тот огрызался гулким голосом. Но слов издали невозможно было разобрать.
Чуть теплившийся синеватый огонек цепко ухватился за тонкие сухие ветки, мгновенно прыгнувшее вверх пламя осветило край буерака и стежку к шалашу. Озаренный обманчивым, дрожливым блеском, к костру бежал Сережка.
— Ну что, почистил картошку? — спросил Доля.
— Да, и лук порезал, и укроп… — Жмурясь от яркости, плеснувшей в глаза, мальчишка протянул деду котелок.
— Значит, сейчас заварим…
— А тут что кипит? — Сережка дотронулся прутом до черного закопченного ведерка, висевшего на металлической треноге.
— Ветютень варится. Пал Сергееич убил. Разве ты не видал?
— Нет, — мальчишка тряхнул головой. — А зачем?
— Что? — не понял дед.
— Убил-то он его зачем? — сердито спросил Сережка.
— Съедим завтра, — с удовольствием сказал Доля.
— Я не буду! — вдруг набугрился мальчишка.
— Чего ты, глупой? Вкусная птица…
— Все равно не буду! — выкрикнул Сережка. — Коршуна, значит, нельзя, а эту можно?
«Фу, ты, несчастье, как же ему объяснить-то?» — И, не придумав ничего убедительного в оправдание убийства дикого голубя, Доля повел разговор в сторону:
— Да, не успел я тебе рассказать про жаворонка… На чем я остановился-то?
— Шел ты от связистов, а навстречу тебе лейтенант, — неохотно напомнил мальчишка.
— Значит, лейтенант… Так, так… — Старик вдруг запнулся, наморщив лоб. — Чего-то не припомню, что было дальше.
— Ну, братьев твоих убило, говорил ты, и еще про жаворонка, что ты спас его…
— Жаворонка? Как же это, а? Начисто замстило, — пожаловался дед. — Может, в другой раз, опять придет на ум, тогда расскажу.
«Не поймет он этого, нет, мал еще». Чтобы понять такое, нужно прожить и пережить столько, сколько испытал к тому времени он, четыре года шедший по зыбкому краешку жизни. Надо было своими руками вырыть могилы десяткам своих товарищей, с которыми еще вчера ел из одного котелка, надо увидеть истерзанную, но наперекор всему зеленеющую землю, над которой, осиянный солнечным светом, бьется в песенно-любовной истоме вернувшийся с чужбины жаворонок, а глупый, молоденький лейтенант, еще не знающий запаха войны, из пацанячьей удали целится в радостно трепещущую птаху из пистолета. Он хочет испробовать твердость руки. «Стой, что ты делаешь?» — Доля рванулся к лейтенанту. — «Самого пристрелю! гад!» Мальчишка в форме испугался обросшего бородой солдата, но, вспомнив, кто он, срывисто кукарекнул: «Как вы смеете так с офицером?»
Нет, рано Сережке знать о таких минутах, когда за жизнь малой птахи можно убить человека. Окажись лейтенант более гонористым, неизвестно, чем бы кончилось спасение жаворонка.
Может, мальчишка переживал за подстреленного ветютня или просто сморился за долгий день: он сидел у костра притихший, молчаливый. Доля орудовал сразу над двумя посудинами, над котелком с ухой и ведерком, в котором уже доваривалась дичь. Пахло мясом, рыбой, укропом, и этот густой дух, блуждая по вечерней прохладной степи, напоминал старику его далекое детство: степь, шалаш под толстой коряжистой грушей, отца, сидящего возле арбы и смазывающего дегтем оси, барахтающихся на шерстяной валяной полости братьев Костю и Кирилла и невысокий костерок в ночи, давным-давно погасший до последней искорки и только иногда, все чаще в минуты задумчивости, туманно вспыхивающий в зыбкой памяти.
— Сергей, ты не уснул? — окликнул Доля внука. — Нет? Тогда иди зови Пал Сергееича щербу хлебать.
Мальчишка, поднявшись, шагнул к яблоне, где, привалившись к стволу, спал Пака, и тотчас в конце бахчи за шалашом раздался встревоженный лай. Частый заливистый голос Космоса уплывал вдаль, кобель «брал» кого-то, мчась по дороге. Доля, выпрямившись, уставился в сгустившуюся темноту и, ничего не сумев различить, торопливо заковылял туда.
— Деда, я с тобой! — кинулся вслед Сережка.
— Сядь! — строго отмахнулся старик.
Задыхаясь, он с трудом одолел лощину, услышал торопливый тяжелый топот, захлебывающийся лай, оборвавшийся коротким взвизгом, и почти тут же чьи-то глухие голоса на дороге за подсолнечником, дребезжащий стук и гул мотора. Машина с выключенными фарами рванулась к грейдеру. И опять вызванивал Космос, пытаясь настигнуть убегающих.